— И что?
— Ничего нет. Но мы сделали перерыв, чтобы дать отдых собачьему носу. Вожатый собаки говорит, что это необходимо сделать, так как на пожарище слишком много сильных запахов.
— Давай ближе к делу!
— Он отошел от склада и отпустил собаку побегать. Собака сигнализировала о наличии трупа в лесочке за складом. Мы начали копать на этом месте. Десять минут назад показалась человеческая нога, обутая в мужской башмак. Останки лежат неглубоко под землей.
— Вот черт! Йеркер, тебе надо…
— Я уже взял на себя командование и приостановил раскопки, чтобы дождаться представителей судебной медицины и техников.
— Отличная работа, Йеркер!
— Это еще не все. Пять минут назад собака снова сделала стойку приблизительно в восьмидесяти метрах от первой находки.
Лисбет Саландер сварила кофе на плите Бьюрмана, съела еще одно яблоко и провела два часа за внимательным чтением бумаг покойного опекуна, в которых была собрана вся информация о ней. Результаты его работы впечатляли. Он вложил немало труда и систематизировал данные с увлеченностью человека, влюбленного в свое дело. Он разыскал такой материал, о существовании которого она даже не подозревала.
Дневник Хольгера Пальмгрена — две записные книжки в черных переплетах — она читала со смешанными чувствами. Он начал писать их, когда ей было пятнадцать лет и она только что сбежала из своей второй приемной семьи, пожилой пары, проживавшей в Сигтуне: муж был социолог, а жена — детская писательница. Лисбет пробыла у них двенадцать дней и поняла, что они ужасно горды тем вкладом на благо общества, который внесли, проявив к ней милосердие, и что от нее ожидается глубокая благодарность. Лисбет терпела, пока ее случайная приемная мамаша не стала громко похваляться перед соседкой своим подвигом и высказалась в том смысле, что это, мол, очень важно, чтобы кто-то взял на себя заботу о трудной молодежи. «Я, черт возьми, не какой-то там социальный проект», — так и подмывало ее крикнуть всякий раз, как ее приемная мать демонстрировала ее своим знакомым. На двенадцатый день она стащила сто крон из хозяйственных денег и уехала на автобусе в Уппландс-Весбю, а оттуда на пригородном поезде в Стокгольм. Полиция обнаружила ее шесть недель спустя в Ханинге, где она нашла приют у шестидесятисемилетнего дяденьки.
Дяденька оказался что надо. Он дал ей кров и пищу и ничего особенного за это не требовал. Ему достаточно было подглядывать за ней, когда она раздевалась, и он ни разу ее не тронул. Она понимала, что по определению он должен считаться педофилом, но ничего плохого он ей не делал. Она относилась к нему как к странному и нелюдимому человеку. Впоследствии она вспоминала о нем с каким-то родственным чувством: оба они знали, что значит быть отверженными.