С тех пор как эта книга попала мне в руки и я буквально проглотила ее, я долгое время пытливо присматривалась к окружающим, пытаясь узнать в ком-нибудь человека, способного не только охать, но сострадать по-настоящему. Это превратилось у меня в своего рода игру, но со временем, когда я окончательно запуталась в людских характерах, пороках и добродетелях, в том числе и в своих собственных, я оставила тайное занятие. А теперь былой интерес вдруг вспыхивает во мне с новой силой, потому как, глядя в глаза Джошуа, я вдруг чувствую сердцем, что он и есть тот, кто способен на истинное сострадание. Открытие потрясает меня настолько, что какое-то время я смотрю на него широко распахнутыми глазами.
Джошуа нахмуривается.
– Что с тобой? – заботливо спрашивает он.
Качаю головой.
– Нет-нет, ничего. – Может, мне это только кажется? – спрашиваю у самой себя. Может, он обычный парень, а возится со мной лишь ради забавы, оттого, что не нашел на сегодняшний вечер развлечения поинтереснее? Всматриваюсь в него, слегка прищуривая глаза, чтобы видеть только его и больше никого вокруг. Сердце наполняется странным, но отнюдь не тягостным чувством и на мгновение замирает. Что это значит?
Джошуа отодвигает тарелку с недоеденными цукини, шампиньонами и кубиками тушеного мяса, кладет руки на стол, секунду-другую смотрит на меня, морща лоб, и осторожно произносит:
– Положим, гулять по Лондону любят сотни и тысячи англичан и жителей других стран, в том числе и бродить по Розовому саду. Цветы твой друг, по-видимому, все же любит.
Мы одновременно поворачиваем головы, и я впервые за все это время смотрю на Гарольда и блондинку. Чувство такое, что из меня вытягивают сердце, а за ним – все остальные внутренности, но я продолжаю жить, хоть и жизнью это не называется…
Гарольд и правда несколько смущен. Сидит, даже немного втянув голову в плечи. Его немка этого будто не замечает: о чем-то рассказывает, размахивая руками и извиваясь своим тонким телом в чехле серебристого платья. Ни дать ни взять змея. Во всяком случае, внешне. Что она за человек, я не имею понятия. Может, хоть и столь нелепо себя ведет, не лишена доброты или, скажем, отзывчивости. Гарольд нетерпеливо кивает и потирает лоб – явно смущен. Лоб у него высокий, и на нем вычерчены две неглубокие прямые морщинки. Сейчас я не могу их видеть, но точно знаю, где они. У меня была привычка целовать его в лицо всюду, в том числе и в лоб.
Была! Какое отвратительное, злое, исполненное безысходности слово! Почему «была»? Ведь еще ничего не выяснено. Оплакивать отношения, которые, может, благополучно продолжатся, преждевременно и неумно.