Мне было так обидно и больно, что, несмотря на еду (я же без завтрака ушла), несмотря на тепло (чей-то плащ и хорошее место у костра), несмотря на «кудахтанье» надо мной со стороны разбойников (вот уж не ожидала!), слезы текли в два ручья, а в голове билась только одна мысль: «Ну, почему он так? За что?» Неужто забыл, что ручейник требовал плату? Он же тогда еще и доводы приводил, почему надо заплатить… Почему Фларимон вообще вспылил? Сора ведь с ничего началась. Эх, сплошной сумбур в голове и обида на сердце. Но вот эта самая обида и тот самый сумбур потянули меня за язык: неизвестно зачем стала рассказывать разбойникам свою горькую историю (не со всеми подробностями, естественно — еще чего!). И то как меня от тети украли, и как Фларимон отбил, как он мне нравится, а я ему нет, как он обидел меня, что жениться не собирается — с чего я приплела последнее не знаю, не помню, не понимаю… А мужички забеспокоились: понять мою сбивчивую речь и из-за рыданий было сложно, а тут еще язык заплетается от выпитого вина.
— Ее парень украл, чтоб жениться, а теперь не хочет? — потолкал локтем один разбойник в коричневой безрукавке другого в красном колпаке.
— Да не, тот парень ее от вора спас, — покачал головой «красный колпак».
— А вор так и не жанился? — поинтересовался мужик в синих штанах и кожаной жилетке.
— Дык живой ли он… — пожал плечами мужик в сером плаще (и не жарко ему по такой погоде?).
— А я те говорю, он за нее выкупа хотел! — громогласно заявил разбойник ну с очень синим носом.
— Нет, он жаниться хотел! А евойной тещи, то есть его тещи испужался и убег! — спорил с ним разбойник с очень красным носом.
— Да какая теща?! Она ж сиротка: тот парень отца-то и убил! — встрял в разговор разбойник с пышными усами.
— А жаниться он успел? — опять спросил мужик в синих штанах и кожаной жилетке.
— Хто?
— Ну, тот, которого украли!
— Да не, он же сам сбежал: его к пастырю тянули, а он убег, только его и видели!
— А девицу кто украл?
— Да он же и украл, когда убегал!
— Но жанился он на ней?..
— Зачем?
— Ну, хотел же…
— Так его ж тот, что у ручья, отвадил.
— Прям он так его и послушал!
— А тот, что у ручья, жанился? — не унимался мужик в синих штанах и кожаной безрукавке.
У-у… настырный… Гм, вообще-то я уже ничего не понимала в их разговорах, хотя они обсуждали мою историю, точнее мои недавние мытарства.
Постепенно под шум споров и разговоров разбойников, подействовавших на меня не хуже колыбельной, веки потяжелели, глаза стали слипаться, и я погрузилась в сон…
В редкие минуты глубокий сон перетекал в дрему, но до конца не таял. В такие мгновения я чувствовала, что меня куда-то несут, не на руках, правда, а на манер мешка перекинув через плечо. Сил или желания возмутиться не было: несут, да и ладно, не бросили же и не убили. Наверное, в голове еще гулял хмель, поэтому было так безразлично мое передвижение, а точнее переноска. Иногда мелькала мысль: скорее бы уже остановились и опустили меня на землю — трясло как-то, да и неудобно висеть вниз головой. Но, едва вынырнув из хмельного тумана, мысль тут же скрывалась в глубоких водах сна. Потом, все потом…