– Настя… Настя… – столько боли было в этом далеком голосе, столько безысходности.
– Кто это?! – перепугалась я.
– Не узнаешь… – констатировал неизвестный страдалец (хотя, скорее всего, голос принадлежал женщине), – это же я… Николь…
– Николь?! – завопила я. – Ты где?! Что случилось?
– Я в больнице… Приезжай…
– Но что с тобой случилось?!
– Запиши адрес… – Она словно говорила под диктовку. – Приезжай. Не бросай меня…
– Подожди! – Я кинулась на кухню – там, на подоконнике, всегда валялась кучка обгрызенных (дурацкая школьная привычка) карандашей.
Но когда я вернулась к трубке с карандашом и обрывком бумаги, Николь уже не было на проводе. Только частые гудки – конечно, это глупость, но мне показалось, что телефон гудит укоризненно.
Целый час потребовался мне на то, чтобы, обзвонив справочные по несчастным случаям и больницы, наконец найти Николь Самыкину. Я выяснила, что находится она в отделении травматологии и что тяжесть ее состояния котируется как средняя. В регистратуре больницы отказались сообщать подробности.
Я не стала ни переодеваться, ни краситься. Как была, в домашних рваных трениках и растянутом свитерке, бросилась на улицу, поймала такси. Когда я диктовала водителю адрес больницы, голос мой дрожал.
Выяснилось, что в палату пускают только до восьми вечера, я же добралась до больницы, которая находилась на другом конце города, только в половине девятого. Обильные слезы и десятидолларовая купюра растопили холодное сердце строгой медсестры. Еще больше она оживилась, когда узнала, к кому именно я направляюсь. Она даже вызвалась проводить меня до самой палаты, чтобы я не запуталась в многочисленных больничных коридорах.
– Она вам кто, сестра? – почему-то шепотом спросила услужливая медработница.
– Подруга.
– Говорят, манекенщица? Правда?
Я кивнула.
– А правда, что она красавица была? Она сама так говорит… А кто ее разберет.
– Что значит была? – ужаснулась я.
– Так вы ничего не знаете?
Я схватила медсестру за рукав застиранного голубого халата:
– А что с ней случилось?
– Да привезли ее ночью. Кто разберет, что случилось-то. Говорит, упала. Только вот и ежу понятно, что избили ее. Хахаль, наверное, постарался… А кто у нее хахаль-то? – жадно спросила она.
– Да нет у нее никого, – растерялась я, – то есть… Ох, да неважно! И что с ней? Она поправится?
– А вы сами все сейчас и увидите. – Медсестра остановилась возле одной из палат. – Здесь она, проходите.
В палате находились три женщины, и никто из них не обратил на меня внимания. Их невежливость была легко объяснима. Ноги одной были загипсованы до бедер, другая из-за обилия бинтов походила на египетскую мумию, а третья вообще являла собою страшное босховское зрелище – вместо носа у нее была бордовая лепешка, глаза заплыли, в уголках губ скопилась запекшаяся кровь. Едва взглянув на нее, я тут же поспешила отвести глаза.