— Надо было, — процедил сквозь зубы Гаджимет.
— А жена грузинка?
— По-моему. Имеретинка.
— Да слушай ты его больше! — рассмеялся Нугзар. — Джумбер, небось, сам сочинил. Или бабьих баек наслушался.
— Домом своим клянусь, ничего не приврал!
— Гоча, иди к костру. Оставь ты в покое свой агрегат! — позвал Тенгиз к костру гранатометчика. Тот только покачал головой, указал на ленты.
— Гоча трудится, — заметил Гаджимет. — Не боец, а золото.
— Ладно, смех смехом, а что с трупами-то делать? — спросил Самсон, семнадцатилетний паренек, сын пастуха, старого жителя близлежащего поселка.
— Сжигать надо, — пожал плечами Нугзар. — А что еще делать? Завтра день жаркий будет, гнить все это начнет.
— Чтобы сжечь, горючее нужно, — возразил кто-то из бойцов. — А здесь знаешь, какая вонища будет?
— Надо что делать! Может, закопать?
— Вот, спасибо! Под сорокаградусным солнцем камень ковырять! Тут динамитом взрывать надо!
— Да, а когда-то тут леса росли…
— Нельзя их здесь гнить оставлять, — сказал Тенгиз. — Похоронить надо. Люди все-таки. Нельзя похоронить, хотя бы сжечь надо. Вон, падальщики уже слетаются. — Он указал рукой на высохший, еще не срубленный дуб, на ветвях которого уже сидели два орла. Третий кружил неподалеку. Эти крылатые хищники не брезговали и падалью.
— Какие это люди? Звери на двух ногах!
— Людей сжечь, а лошадей на мясо можно.
— Я конину есть не буду, — запротестовал Гаджимет. — Мы что, шакалы, падалью питаться?!
— Мераб — начальник, вот пусть он и решает…
— Что делать, что делать… — проворчал Мераб. — Вы как дети малые! Не знаете, что делать?! Тащите сюда трос.
— Я сейчас приду — Тенгиз встал, закинул за спину свой автомат, пошел в сторону бывшей рощи, где еще одиноко торчали около десятка мертвых деревьев. Вокруг них свободное пространство было занято пнями. Скоро и эти останки лесных великанов пойдут под топор.
Радовало глаз лишь то, что в стороне от бывшей рощи уверенно тянулись к солнцу живые деревья. Они, выросшие уже после войны, были еще слабыми, хиленькими. Это были уже другие деревья, северные — осины, тополя, несколько сосенок. А у другой обочины бывшей дороги стояли пушистые, зеленые елочки.
Тенгиз смотрел в рассветное небо, — темно-синее, почти фиолетовое на западе, нежно-голубое в зените и желтовато-матовое не востоке. Через полчаса, не больше, оттуда из-за гор появится веселое, лучистое солнце.
«А ведь это большая радость — видеть солнце», — подумал воин. Представить себе Грузию без солнца, было когда-то невозможно. Но десять лет назад небо надолго заволокло холодными, непроницаемыми серыми тучами. Из этих туч лился страшный мутно-серый дождь, обрушивая на землю смерть, вперемешку со страшным серым снегом, похожим на пепел. Пришли небывалые для здешних мест холода. Так продолжалось полгода. Лишь спустя полгода в небе вновь появилось солнце. За это время население всей Картлии, Имеретии и Самцхе-джавахети сократилось раз в десять. Каждый день люди в противогазах или просто обмотках тряпок закапывали в раскисшую от постоянных осадков землю своих друзей, родственников, родителей, детей, — десятками, сотнями за день. Обезумевшие от горя матери и жены, бывало, сами вскрывали себе вены или закалывали себя ножом, боясь остаться одни в изуродованном мире. Что же творилось в остальных районах Грузии, — один Бог ведает. Что творилось в Кахетии, Мцхета-Мтианети, над большей частью территории которых выпали радиоактивные осадки со стороны Тбилиси? Что стало с Квемо-Картли, где в горных ущельях взорвались ракеты с мощными ядерными зарядами, для того, чтобы спровоцировать разрушительные землетрясения? В Батуми и Поти, как говорят старики, было два ядерных взрыва, — что осталось от Аджарии и Гурии? Выжил ли там кто-нибудь, и, если выжили, остались ли они людьми? А в Мегрелии и Месхетии люди умирали от ядовитых туманов. Во что превратились эти цветущие земли? У них здесь, в окрестностях Хашури просто рай земной! Люди живут, обрабатывают редкие участки плодородных земель, пасут скот, воспитывают детей, с оптимизмом смотрят в будущее. Крупных городов не осталось. Уцелевшие горожане бежали в центр страны. Кому-то из них повезло…