На лестнице меня встретили офицеры гестапо. В это время человек НКВД и его жена выводились из дома. Полиция арестовала меня также. Они сказали, что Германия находится в войне с Советским Союзом.
Сначала меня доставили в мои комнаты. Обыскали их и все мои вещи, но, разумеется, ничего компрометирующего не нашли. Покончив со всем этим, мне разрешили взять чемодан с моей одеждой перед тем, как сопроводить в штаб гестапо.
Когда меня вели в это мрачное здание, аналог Лубянки, я подготовился к допросу, к возможным избиениям и пыткам. Я не ожидал, что меня выпустят отсюда.
К моему счастью, меня провел через здание во внутренний двор и там же оставили. Там я простоял четыре часа. Я был первым из десятков других советских, мужчин, женщин и детей, которые были арестованы в своих домах и доставлены сюда. Среди них был Коновалов, но не было Деканозова, советника, военного атташе или других высокопоставленных членов посольства. Коновалов сказал мне, что посол еще спал, когда его вызвали в германское министерство иностранных дел и вручили ноту об объявлении войны. Наши высокопоставленные чиновники к нам не присоединились в этом дворе. По-видимому, с ними обращались как с дипломатами, как свидетельствовали об этом их паспорта.
К концу дня к нам присоединились другие русские, среди них эмигранты, даже православный священник. Мы, советские, стояли вдали от них, не из-за политики, а из боязни, что среди них могут быть подставленные агенты гестапо.
Чем больше мы стояли, тем больше нас угнетало. Никто из нас не имел никакого представления, что нас ожидает в будущем. Все дети были напуганы и некоторые из них плакали, несмотря на старания их матерей как-то их успокоить.
Наконец, к концу полудня, во двор заехали автобусы с вооруженными эсэсовцами. Нам всем приказали сесть туда, за исключением эмигрантов, и повезли в лагерь, находящийся в двух часах езды от Берлина.
Мы здесь не были одни. Когда наши автобусы въехали в лагерь, то мы проезжали мимо бараков с английскими и французскими военнопленными. Эти люди, которые должно быть, построили и наши бараки и заранее знали о нашем прибытии 22 июня, приветствовали нас и пожелали добра, когда мы двигались мимо них. Я не имею представления, как другие советские думали об этом, но я, понял, что западные люди поддерживают нас в этой войне.
Около совершенно новых бараков нам приказали выйти из автобусов. Женщины и дети были разделены от мужчин и уведены в другое место. Нам, советским мужчинам, было приказано идти в барак, стоящий перед нами.
В бараке стояли ряды с рядами коек, сделанных из деревянных брусьев. Здесь мы, наконец, нашли то, чего с опаской ожидали задолго до этого. Каждому была предназначена своя койка. Я нашел свою с превеликим облегчением. Там было выведено «Николаев, Георгий Петрович, 1906 года рождения, Тбилиси». Если бы надпись отражала мои правильные фамилию, имя, отчество, ранг и организацию, то это означало для меня начало моего конца.