Роберт, почувствовав на своем лице пристальный взгляд Крафта, оторвался от письма. «Зачем он раскрывает передо мной ворота тюремных ужасов? — неожиданно мелькнула недоуменная, беспокойная мысль в сознании юноши. — Неужели он думает, что я отступлю?»
«С 23 ноября 1942 года, — продолжал читать Роберт, — то есть на протяжении 55 дней моего пребывания здесь, было уже казнено 110 человек. Я ожидаю приближающуюся смерть, взяв себя в руки. Я всегда был верен моему народу и моей родине… Мое пролетарское мировоззрение привело меня к сплачивающему народ интернациональному социализму… Я должен умереть, потому что мои товарищи, их жизнь, мои коллеги по работе и их жизнь для меня дороже, чем собственное спасение».
Роберт опустил руку с письмом и прислонился спиной к шероховатому стволу могучей, высокой сосны. Она поднимала свою мохнатую крону, казалось, к самым облакам, проносившимся над скалистыми утесами альпийских предгорий. Отсюда с вершины горы открывалась свободная, пронизанная солнечным светом и расчищенная вольными ветрами панорама гор, долин, зеленых массивов, змеившихся рек и ручьев.
— Ты сейчас узнал, Роберт, о чем думают борцы-антифашисты на пороге смерти, подводя итог своей жизни, часто короткой, ибо многим из них лишь по девятнадцать-двадцать лет… — тихо произнес Крафт. — Вдумайся в то, что завещают они нам, своим товарищам по борьбе, когда в последний раз пишут письма родным, соратникам по подполью…
Роберт понимал: Крафт обращался к нему, к его разуму и сердцу.
— В чем видят они смысл жизни? Что помогает им переносить самые зверские пытки и мучения и победить в моральной схватке с гестапо, тюремщиками и юстицией «третьего рейха»? — Голос Крафта поразил Роберта незнакомой ему взволнованностью и силой, он заметил: Крафт говорит о погибших коммунистах-подпольщиках как о товарищах, которые по-прежнему стоят в их рядах. И ведь так оно и было: борьбу продолжали в тюрьмах и концлагерях соратники казненных!
Глубокое волнение охватило юношу. В душе его столкнулись два чувства. Одно было вызвано письмом казненного товарища-шахтера; другое — окружавшей его природой.
Еще никогда свобода не казалась Роберту таким драгоценным даром, как в то светлое и чистое утро. Все его юное существо противилось мысли о смерти. Когда он понял, как ему хочется жить, изведать счастья, познать радость дерзания и побед, быть любимым и самому любить, краска глубокого внутреннего волнения зарумянила его лицо. Ему вдруг стало стыдно этого нахлынувшего чувства, и он смущенно стал смотреть себе под ноги, боясь поднять голову и встретиться с глазами Крафта.