На третьем этаже ватиканского дворца, в комнате, отделанной ореховыми панелями, со стеной, закрытой резным буфетом, за небольшим столом в центре комнаты сидел худой старик с лицом, жёлтым, как старинный пергамент. Сухая рука с длинными тонкими пальцами перебирала рассыпанные по скатерти кусочки раскрошенного сухарика. Едва пригубленный стакан разбавленного водой вина стоял перед прибором. Глубоко сидящие, окружённые нездоровой синевой тёмные глаза старика хранили следы огня. Взгляд их был устремлён на двух канареек, сидевших на краю блюдца с зерном, на дальнем краю стола. Канарейки клевали зерно. Глядя на них, старик думал о том, что вот уже восьмая пара птиц клюёт на его глазах божье зерно; вот уже он не может сделать лишнего глотка вина без опасения головной боли; вот уже и заботливо приготовленный старой баварской монахиней сухарик не лезет в горло потому, что опять не удалось очистить желудок… Околеет восьмая пара канареек. Вовсе остановится пищеварение. Кардиналы с радостью наложат по девять печатей на каждый из трех гробов, где запаяют его набальзамированные останки, а человечество будет жить. Вероятно, рано или поздно, несмотря на все усилия его самого и его преемников, оно, это живущее человечество, сбросит со своих плеч бремя церкви и пойдёт себе вперёд к манящему его видению греховного земного счастья, не ожидая перехода в царствие небесное… Человечество!.. Если бы оно знало, как он ненавидит этого тёмного колосса за неразумие, влекущее его к химере счастья… Счастье?! Кто знает, что это такое?! Он сам?.. Нет… Меньше всех он!..
Осторожный шорох у двери прервал размышления Пия. Он поднял усталый взгляд на склонившегося перед ним камерария. Монах францисканец едва слышно доложил (громкие звуки раздражали Пия), что статс-секретарь желает видеть его святейшество. Пий поморщился. С некоторых пор даже самые интересные дела ему досаждали. Движением бровей он дал понять, что кардинал может войти. Медленно, словно через силу, просмотрел почтительно протянутую ему бумагу и с неудовольствием вернул кардиналу. Неожиданно жёстко прозвучал его голос: не было ни знакомых народу бархатных ноток глубокого баритона, ни округлой ласковости фраз. Деловито, в лаконических формулах разъяснил кардиналу, что апостольское послание составлено неудовлетворительно: не ясно, почему католическая церковь берет на себя оправдание тайной войны против Москвы; люди не поймут, почему святой престол шлёт своё апостольское благословение католикам, которые с бомбами и ядом проникнут в коммунистический тыл, католическим лётчикам, которые сбросят диверсантов и убийц в Страну Советов; из текста такого послания верующие не поймут, во имя чего наместник святого Петра призывает учёных трудиться над усовершенствованием процесса расщепления атомного ядра?..