Хорошо, что в ночь смерти Будрайтиса было тепло и Квэпу не захотелось тащить за собою тяжёлую шинель. Это — рука самого провидения. Всевышний приберёг шинель для него. Квэп застегнулся и зашагал к опушке, от которой оставалось не больше трех километров до станции. Увлажнённый дождями песок был плотен. Он не оставлял пыли на ногах, и по нему было легко идти.
Квэп машинально пошарил в карманах шинели в поисках папирос и рассмеялся при мысли, что чувствует себя в ней, как в своей собственной: ведь папиросы-то в пиджаке! Закурил и переложил пачку в карман шинели.
Трудно сказать, как чувствовал бы себя Квэп, если бы знал, что в этот вечер Уголовный розыск города Риги доставил Грачику кожаную куртку, только днём проданную Квэпом. Купивший её вор был взят на месте преступления на рынке, когда срезал чью-то сумочку. Дело этого вора пошло своим чередом, а куртку отправили Грачику потому, что описание её было разослано во все органы милиции с приказом доставить такую куртку в случае обнаружения. Беда заключалась в том, что её прежний владелец Дайне не сумел указать сколько-нибудь характерной детали, по которой её можно было бы опознать. Поэтому ему уже вторично пришлось явиться к Грачику, чтобы сказать, не его ли это куртка. И какова же была радость Грачика, когда предколхоза заявил, что на этот раз не боится ошибиться: куртка в прошлом принадлежала ему!
Когда Грачик рассказал об этом Кручинину, тот многозначительно улыбнулся и, подняв палец, как на уроке, раздельно произнёс:
— У Квэпа нет больше куртки — значит, он щеголяет в другой одежде? — Грачик недовольно пожал плечами. Вопрос звучал немножко издевательски: его смысл разумелся сам собою. Но Кручинин столь же многозначительно продолжал: — Запомни: с этого момента твой Квэп разгуливает в шинели милиционера.
Грачик не выдержал и рассмеялся:
— Уж не в шинели ли вашего Будрайтиса?
Кручинин ответил кивком головы: Грачик угадал.
— Для Квэпа настало время мобилизовать все возможности спасения. А что может быть надёжнее формы лейтенанта милиции?!
Кручинин многозначительно поджал губы, теребя бородку. Грачик не решился произнести того, что подумал: «Бедный учитель, Будрайтис и его шинель стали его навязчивой идеей».
Пройти на территорию стадиона так, чтобы ни у кого не возникло подозрения в добросовестности её намерений; вложить в двое часов плитки шоколада и укрепить к ним капсюли взрывателей; присоединить усики этих взрывателей к замыкающему электрический ток приспособлению в механизме часов; получить в конторе стадиона отметку о том, что новые часы (подарок промысловой кооперации) ею проверены и находятся в полной исправности; уйти со стадиона, уничтожить удостоверение артели «Точный час» и пропуск на стадион, — чтобы перестать быть той, чьё имя стоит в этих документах, и вернуться в свою гостиницу Ингой Селга — патриотически настроенной репатрианткой. Такова была простая на вид, но довольно сложная задача, которую предстояло выполнить. Хотя Инга, как уверял Квэп, приехала сюда, чтобы «пустить на ветер» двадцать тысяч маленьких большевиков, мысли её были сейчас прикованы к тем двум десяткам латышек, что вместе с нею сидели в автобусе со своими кошёлками, набитыми овощами и связками цветов. Инга от души завидовала этим женщинам, не знавшим ничего о том, чем до краёв был переполнен её мозг. Они никогда не соприкасались с вероломством, в котором она купалась, как они в своих домашних заботах; они не испытывали страха провала операции, державшего её за горло. Уверенность в безопасности их самих, их мужей и детей спасала этих женщин от потрясения, какое испытала бы каждая из них, если бы только краем уха слышала об опасности, угрожающей её детям на завтрашнем празднике. Но эти женщины были уверены в том, что их оберегает советская служба безопасности, им и дела не было ни до портфеля Инги, ни до завёрнутых в блестящую фольгу плиток. Не все ли им равно: шоколад это или что-нибудь другое? Раз Инга едет в Межипарк с портфелем — значит, так нужно. Если она везёт в этом портфеле шоколад — значит, так и должно быть… А Инга глядела на них и думала, думала… Думала так сосредоточенно о своём, что едва не пропустила остановку, где ей следовало сойти.