Голоса смолкли. Остался свет лампы, бьющий в лицо. Его в этот раз ни о чем не спросили. Поглазели, поулыбались и ушли. Вялыми мозгами он отметил: вот и конец тайне, преследующей тебя с четвертого июля, Дня независимости (не нашей). Вот и сутки, канувшие в Лету. Кабы не проткнул ты тех чуваков доской от сиденья, тут и сказке конец. И душа твоя принадлежала бы сейчас другому. А куда везли-то?.. Да тьфу ты! – Туманову захотелось шлепнуть себя по лбу, но рука не поднялась. Ну конечно! Не куда, а откуда. Из Столбового. Внушили мысль – и ты позвонил Черкасову в Северотайгинск, наговорил глупостей про увольнение, про якобы найденную новую работу… Выходит, боялись они, что кто-то может поднять шум и начать поиски. А этим подстраховались, «освободили» парня. Значит имели на тебя виды, понравился ты им. Кто же знал, что от тряски у тебя мозги на место встанут?
Павел недолго просидел в гордом одиночестве.
– Ваше имя! – раскатисто прокричал голос.
– Белый бил черного в ухо… – прошептал Туманов спекшимися губами.
– Громче! – рявкнул голос. – Отвечать четко, правдиво, сразу! Имя!..
Понеслось «перекрестное опыление». Несколько раз его водили на допросы. Иногда делали укол («Манту, майне либен», – вкрадчиво говорила медсестра), и он едва переставлял ноги. Отвечал, тяжело, прерывисто дыша и обливаясь потом. Иногда видел лицо ведущего допрос, иногда нет. Они менялись. Неизменной оставалась охрана – два монументальных «небоскреба», настороженно следящие за его движениями. Из видимых им лиц его дважды допрашивали хмурые личности в цивильном – бледные, не говорящие лишнего. Интересовало все понемногу: спецоперации, оружие, боевые навыки. Один раз женщина – добродушная, но чересчур въедливая: эту волновали не боевые достижения Туманова, а победы на личном фронте: пристрастия, вкусы, сколько, куда… Ответы аккуратно фиксировались (очевидно, для включения в индивидуальную программу), и после каждого следовало вежливое «спасибо». После женщины появился пожилой семит в очках, с игреневой шевелюрой и бородой. Представился доктором («Ваш добрый доктор Ливси, хи-хи…») и с ехидцей поинтересовался, не будет ли столь любезен молодой человек объяснить старому еврею, что есть диффузия. Когда Туманов объяснил, чрезвычайно удивился. А что такое андрофобия, порфирия, полиандрия? – «Андрофобия, – сказал Туманов, – это то, что я чувствую, глядя на вас, мерзкий докторишко. Порфирия – это тоже по вашей части, но плюс светобоязнь и потребность в крови. А полиандрия – это когда женщина уходит на охоту, а мужья сидят кружком и вышивают гладью. Многомужество, иначе говоря. И вообще, пошел бы ты к черту, Хоттабыч хренов…» Парни с повышенной кубатурой напряглись. Но семит радостно засмеялся, сделал им знак: расслабьтесь, и продолжил ознакомление с интеллектуальными данными клиента. «Вы визуалист, – сказал он на прощание, пощипывая ладошку, – мыслите преимущественно образами». После чего удовлетворенно похрюкал и переправил Туманова настоящему врачу, который при поддержке двух накачанных «санитаров» провел полное медицинское освидетельствование и даже поинтересовался, какими болезнями в детстве переболел пациент. «Жадностью», – признался Туманов.