— Н-нет, — неуверенно ответила Роза, все еще обдумывая его слова. — Я… я здесь побуду. Пока.
Ник принял ее ответ без возражений, покидал то немногое, что на нем было, на ближайший шезлонг, и ринулся навстречу волнам.
Роза осталась на берегу, присела под зонтиком, достала свою записную книжку и сделала короткие пометки относительно недостатка такта, подчеркнув эти страшные слова жирйой чертой.
А потом она задумалась, следя рассеянным взглядом за смуглым мускулистым пловцом.
Роза сидела на берегу словно каменная, припоминая все, что могло вызвать у Ника такое нелестное о ней мнение. Странно, но прежде, даже сознавая, что говорит ему неприятные и обидные вещи, она делала это со всей дерзостью и безоглядностью. Теперь же Роза судила себя за прежние свои вольности довольно строго, и не с позиций стороннего наблюдателя, а как человек, уже претерпевший в себе некоторые изменения.
В прежние времена такой упрек со стороны Ника она списала бы на счет его самовлюбленности. Но теперь, поближе узнав этого человека, Роза любое его замечание рассматривала как отражение его личного жизненного и профессионального опыта.
За этими размышлениями Роза не заметила, как миновало три четверти часа, а Ник все плескался в волнах. Он несколько раз делал ей знаки руками, чтобы она бросила свой блокнот и присоединилась к нему, но Роза не замечала этих призывов.
Она старательно вспоминала, откуда в ней взялась эта непримиримость к чуждому ей мнению. Она любила и за многое благодарила двух хиппи, Тони и Флору. Но в детстве ее всегда ранила их невосприимчивость к ее переживаниям. Оба всегда оставались глухи к ее детским страданиям. Дядя и тетя слепо следовали своим представлениям и игнорировали все, что им противоречило. Розу это задевало. Она не знала способа достучаться до взрослых, от которых тогда зависила её жизнь.
Но прошло время, и она, точно так же, как и они, старалась отгородиться от всего, что ее не устраивало. Не задумываясь, девушка подвергала осуждению все, что представлялось ей неправильным. Говоря иносказательно, Роза отрастила собственные шипы, которые стали единственной ее защитой от несуразиц внешнего мира. Она сознательно стала одинокой. До встречи с Ником этот выбор не тревожил ее, он казался ей судьбой, а не пороком.
И только Ник побудил ее вникнуть в истоки такого поведения. Теперь, в двадцать девять лет, ой как непросто было признать, что она продолжает жить как зависимое существо, а не ведет себя согласно собственному выбору, что она и годы спустя страхуется от нечуткости близких своей пассивностью, а не управляет судьбой осмысленно, как и надлежит зрелому человеку.