— Не приставай к святому отцу по пустякам!
— Но, бабушка, я просто хотела узнать…
— Нечего тебе знать, ступай! — отрезала баронесса и, подумав, добавила: — Не смей называть меня бабушкой.
Пристыженная Джоан ушла, смирившись с тем, что многого по возрасту и положению ей знать не положено. Её бы, наверное, утешило, что и её мать, и Мэрилин, и баронесса Форрестер знают не многим более неё.
Священник заторопился с отъездом, объясняя это тем, что ему нужно помолиться за здоровье барона и его спутников. На самом деле ему до смерти опротивел этот запах лаванды, которым, казалось, были пропитаны все комнаты, в которых бывала баронесса. Да и эта война… Нужно написать брату и спросить у него совета насчёт того, как ему, Бертрану, нужно вести себя. Стоит ли открыто выступать на стороне Эдуарда и предавать анафеме валлийского князя или необходимо проявить осторожность?
Двор был заполнен животными и людьми. Они копошились, укладывали что-то на повозки, перекрикивая друг друга бряцали оружием и под шумок щупали хихикающих служанок. Одна парочка вела себя особенно бесстыдно, и, серьёзно беспокоясь за бессмертие души обоих, священник вынужден был сделать им замечание. Ему были противны все эти мелкие ужимки и плоские шуточки, к которым прибегала местная челядь, чтобы не коротать в одиночестве тёмные вечера. И тут, посреди этого хаоса военных приготовлений, Бертран увидел Эмму Форрестер. В сопровождении Джоан она деловито объясняла служанке, куда следует положить мехи с вином. Тогда, в тот тревожный облачный день, когда полнеба заволокли низкие свинцовые тучи, он впервые увидел её волосы, которые она обычно тщательно убирала под головной убор. Сегодня на ней был не барбет, а простой белый платок, который сполз с висков и обнажил гладко зачёсанные назад каштановые волосы. Помниться, молодой священник подумал тогда, что Эмма Форрестер похожа на Мадонну. Внешнее сходство казалось ему бесспорным: тот же высокий чистый лоб, те же мягкие, будто святящиеся внутренним спокойствием, миром и добротой черты лица, тот же изящный изгиб шеи, поворот головы… И этот платок, оттенявший тёплую густоту её волос, он тоже был, как у Неё, державшей на коленях Спасителя.
Нет, это было кощунством, великим соблазном, искусом сравнить её с Заступницей человечества, и Бертран хотел немедленно покинуть этот дом, вертеп обыденного мирского разврата, жилище суеты, где витали мечты о преходящих земных благах, но она вдруг оказалась совсем близко от него. Он терпеливо ждал, пока взнуздают его мула и смотрел, смотрел, смотрел… И из тысячи душ, из тысячи страждущих ему первыми хотелось ввести в Рай двоих — мать и дочь, казавшихся ему чуждыми этому миру бессмысленного хаоса.