— После отморожения, Люся, — говорил папа, — рыбу надо положить в холодную воду, а то она будет дряблой и невкусной.
Он снова опустил карася в таз. Тот лежал синий, твёрдый, неподвижный, как древесный ствол.
— Умер, — сказала мама и заплакала.
— Эх ты, Люся, как ты на всё реагируешь! — расстроился папа. — Как Сократ бы на это прореагировал? А Диоген?
— То, что ты сделал, Миша, — сказала мама, — ты всю жизнь об этом будешь жалеть.
А папа — низенький такой, в ботинках, шапке, телогрейке — ей говорит упавшим голосом:
— Люся, Люся, теперь на моей могильной плите ты, наверное, напишешь: «Убийца карася».
— Я напишу: «Любитель прогулок», — сказала мама.
Тут я им говорю:
— Друзья! Что за похоронные настроения? Режьте его на куски, жарьте на сковородке и давайте завтракать!
— Не надо завтракать, в желудке будет тяжесть, — сказала мама.
— В желудке тяжесть — на душе легко! — ответил папа и вдруг вскочил как ошпаренный.
Летним полуднем в тени зелёной антоновки и чёрных слив плавал как ни в чём не бывало, бил хвостом по воде оттаявший карась. Два плавника его, торчавших из воды, горели на солнце, а сам он — пружинистый, гладкий, цвета златоустовского клинка, похож был на резиновую галошу.
— Что ж вы такие обормоты-то, а? — сказала мама, утерев слезу. — Не могут карася отправить к праотцам.
— Люся, Люся! — воскликнул папа, ошарашенный сложностью женской натуры. — В Уваровке климат очень лечебно-профилактический. Он хорошо действует на эмаль зубов, на царапины и наружную оболочку рта, и приятный холодок пробегает по коже, и не бывает цинги, от которой гибнут отважные моряки. Воздух, щупальца сосны и мох леса не дают карасю проститься с жизнью. Но одно твоё слово, Люся, и я любому горло перегрызу.
Сутулый, грустный, молчаливый папа схватил лопату и бросился на карася. Он оскорблял карася, замахивался на него лопатой, предвещал ему всякие ужасы, грозил, что засолит, как селёдку!..
— Дай я тебе причёску поправлю, Миша, — сказала мама, — а то ты на Гитлера похож.
— А ты, Люся, похожа, — сказал папа, бледный как смерть, — на Маргарет Тэтчер.
Им хорошо, они всегда вдвоём. Это я один да один. Папа говорит:
— Ничего, Андрюха, вырастешь, женишься, тоже будешь счастлив, как я.
А я ему:
— Нет, я, наверное, застесняюсь и буду прятаться, такой большой, под столом.
Я поднял голову и увидел лицо Бога. По нему летели вороны. Облака у него были губы, а солнце — зуб золотой.
— Люся, Люся, — звал папа маму. — Ты взрослая женщина! Свари его живьём в кипящем масле!
А мама отвечала:
— Не могу! Я не могу осознать возраст, не верю, что мне тридцать пять, что у меня десятилетний сын и пятилетний кот Кузя, потому что вся моя жизнь — сплошная весна!