— Она очень на тебя похожа. Коуди успокоилась.
— Да, я тоже так думаю.
— Она часто видится с отцом?
— Нет. — Коуди сложила руки на коленях. Ей не хотелось говорить с ним о Кетти или своем бывшем муже.
— Кстати, я забыла спросить о твоей матери. Как она?
Он пожал плечами:
— Хорошо, полагаю. Я провел с ней несколько дней перед тем, как приехать сюда. Она живет в хорошем местечке, недалеко от Мемфиса. Один из братьев помогает ей.
Он помолчал, — Послушай. Насчет вечера, — Дикон опять помолчал. Он сегодня поступил как сопляк, взорвался, обвинил ее в том, что она такая же, как другие сплетницы в городе. Она не заслужила обвинение, особенно после проявленного к нему внимания. Она открыла перед ним дверь, — Извини, я наверное, вел себя по-хамски. Но уже два дня передо мной захлопывали двери, и я подумал…
— Не надо извиняться, я все прекрасно понимаю.
Он разглядывал ее.
— Мне сейчас тяжело. Я не думал, что суд будет для меня так дорого стоить. Кажется, если бы я не боялся умереть, то уже давно покончил бы все счеты с жизнью.
Это признание напугало его не меньше, чем ее. Дикон не осознавал, как сильно повлияло на него суровое испытание. Оно так пришибло его эмоционально, что Дикон начал сомневаться, удастся ли ему когда-либо оправиться.
Коуди почувствовала, как сердце перевернулось в груди.
— Мне очень жаль, Дикон. — Она говорила правду. У нее были проблемы, но ни одна не казалась настолько серьезной, чтобы сводить счеты с жизнью. Потеря в течение года родителей научила ее тому, насколько хрупка жизнь и как ценен каждый ее момент. Когда осталось мало денег, чтобы наслаждаться хорошими вещами, она научилась ценить и эту малость: весенние цветы, летний дождь, смех Кетти. Даже ее денежные проблемы казались незначительными, когда она рассматривала эти радости в своей жизни.
Дикон снова пожал плечами. Странно, что он мог так легко разговаривать с ней. Но ведь Коуди всегда была хорошей слушательницей. За исключением, конечно, того раза, когда она отказалась выслушивать его доводы и она настояла, что ее образование для нее важнее всего остального, включая и самого Дикона. Но все было в прошлом. Сейчас требовалась элементарная вежливость.
— Во всем виноват я, — проговорил он, думая вслух.
Коуди замотала головой:
— Ты о чем?
— Проклятье… — он закрыл лицо руками и стал раскачиваться из стороны в сторону. Когда он поднял голову, лицо ее было угрюмым.
— Мне надо было тогда лучше подумать. Дикон засунул руки в карманы. Он давно хотел высказаться, но пока никому не излил душу. Адвокат не советовал ему ни с кем откровенничать во время процесса и рекомендовал не делать этого и после, предупреждая, что любое его слово может попасть в бульварные газетенки. Поэтому Дикон копил все в себе до тех пор, пока его мысли не стали мучительно-болезненными.