На некоторое время домочадцы замерли, с испугом и любопытством разглядывая незваного гостя. Сухоруков пришел в себя первым: повернувшись как по команде «кругом!», удалился в комнату и с силой захлопнул за собой дверь.
— Я его уговорю… он оттает… все образуется, — залепетала Мария Васильевна. — Что же вы… проходите!.. Верочка, зови мужа в дом!..
— Курить у вас можно? — нашел Першин повод оставить их наедине.
— Да, конечно, конечно!
— Тогда я выйду с вашего позволения на балкон…
Он стоял на крытом балконе, с наслаждением курил и смотрел на дождливую Москву.
«Сколь лет тебе было, когда ты родила меня? — доносился сквозь шум машин и дождя Верин голос. — Двадцать?.. А мне — двадцать два сейчас! И он почему-то считает, что если я являюсь домой после семи вечера, то, значит, я потаскуха!.. Потому что я стою перед ним навытяжку, как новобранец в его военкомате. Он к этому привык. Виталька с Сергеем послали его пару раз, и он стал с ними тише воды!..»
«Да я что, не понимаю?..» — вторила ей мать.
«Понимаешь! Вот мне и обидно, что ты все понимаешь, а молчишь. И потакаешь этому деспоту своим молчанием!..»
Першин занервничал от внезапного осознания того, что этой похожей на дочь, но только изможденной, с болезненного цвета лицом женщине всего сорок два года и, стало быть, его будущая теща всего на три года старше его самого, но тут же заключил, что для них, Сорокиных, это как раз неплохо, потому что мальчишку Сухоруков подмял бы под себя, а об него зубы обломает, и с его появлением в доме наступит покой и тихий, ненавязанный порядок.
Улыбка брата Виталия, появившегося на балконе, была тому подтверждением — похоже, его обрадовало появление в доме человека, способного приструнить разгулявшегося полковника.
— Владимир, — протянув ему руку, представился Першин.
— Виталька.
— А Серега где?
— На тренировке.
Женщины, звеня посудой, о чем-то переговаривались; разговор их становился все миролюбивее, и Першин не сомневался, что все войдет в свое русло и в этот дом придет мир, потому что он — непреложное условие человеческой жизни, а зло противоестественно, появляется короткими вспышками, и даже память человеческая устроена так, что остается одно только хорошее, а плохое забывается. И чем мудрее становится человек, тем больше он стремится избегать ссор и упреков, тем чаще идет на уступки во имя перевеса добра.
Самым главным сейчас для него было — пристроить Веру, и он готов был на любые компромиссы, лишь бы быть уверенным, что она дома, среди родных, с ней ничего не случится, и этим обеспечить себе крепкий тыл.