— А Моцарт?
— Вот! — обрадовался он, дождавшись спровоцированного вопроса. — Вот!.. Величие Моцарта в том и состоит, что он оказался выше этих понятий. В его музыке ложь предстает как высшая правда, а правда — как порождение лжи. Кто, кроме Бога, может возвыситься над этим? Именно потому Моцарт не переписывал сочинений дважды. Непонятно?.. Твое имя по-латыни означает «девятая». Его носила богиня девятого месяца беременности. В другом значении Нонна — Монахиня. Можешь представить себе монахиню на девятом месяце беременности?
Она отмахнулась, смеясь. Обоим стало вдруг безразлично — что там, за окнами этой квартиры, за пределами их мирка, за относительностью «правды» и «лжи» — категорий раздоров и разврата.
— Нет, ты все-таки пей, — назидательно сказал Першин. — Тогда ты поглупеешь, и твое одиночество окажется мнимым.
— Не лучше ли сразу выйти замуж за алкоголика?
Стрелки коснулись часа, потом — двух, время из позднего стало ранним, а может, и просто перешло в безвременье.
— Мне пора, — сказал Першин, — утром я улетаю.
Уходить ему чертовски не хотелось.
— В Сочи лечат от усталости? — помолчав, спросила Нонна.
— Иногда ее снимает простая перемена мест.
— Я бы тебе сказала, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, Першин. Но не хочется быть банальной даже в подпитии. А потом, ты этого просто не поймешь.
— Почему же?
Она неожиданно взяла его за руку:
— Потому что не там ищешь.
— Мне нужно идти.
— Останься. Ты так старательно стирал грань между правдой и ложью, что я тебе поверила.
— Нет, я не могу…
Она притянула его к себе, он попытался высвободить руку, но вялая эта попытка лишь распалила Нонну.
— Да не надо же, — едва слышно проговорил Першин. — Потом будет всем тяжело… мне, тебе, ей….
— Не думай, что будет потом, — обхватила она его за шею и, спотыкаясь, налетая на косяки и стулья, повлекла в комнату. — Ты же сам говорил, что в этом кроется причина твоих ошибок. Хочешь, я назову тебе первую из них?
— Не хочу, — торопливо расстегивая пуговицы ее халата, прошептал он.
— Тебе нужно было лететь одному…
Где-то наверху у соседей заплакал ребенок.
От Нонны Першин ушел в седьмом часу, стараясь не слишком громко хлопнуть дверью, хотя догадывался, что она не спит, но делает вид — не столько чтобы избежать объяснений, сколько из нежелания расстраивать его перед встречей с Верой.
Он вел машину по свежим утренним улицам, чувствуя мерзость им же созданного положения, предательства, которое не могло оправдать даже заведомое отсутствие чувств с обеих сторон.
Наскоро приняв душ и переодевшись, он побросал в сумку бритву, зубную щетку, сменную обувь и белье, проверил деньги, билеты и документы — все это делал торопясь, из опасения, что вот-вот зазвонит телефон и упредит его отпуск.