— Все поняла, все сделаю, сестра Ефимия, — кланялась Анна. — А со мной как? Что приговорить изволите?
— С тобой за недогляд разговор будет особый. Я тебя сегодня перед банькой просто так, для начала посекла, чтоб девка и на твоем заду следы видала. А настоящая порка тебе в пятницу будет. За полночь начну, к утру закончу. Заготовь розог побольше, да погибче. Ну, оставайся с Богом. До завтра…
Завтра будет завтра. А сейчас Аленка провалилась в неровный сумбурный сон, лежа на животе и широко раскинув ноги…
Грехи искупать совсем не просто!
2001 г.
Настя замерла в углу ни жива ни мертва. Туго связанные у щиколоток ноги свело от длительного стояния — уже больше часа она дрожала в углу под тёмными ликами икон — и от свистевшего сквозняка, и ещё больше — от ожидания…
Когда черница Агафья приговорила её к «палке», у девушки аж дыхание перехватило: при палке рёвом ревели даже рожавшие молодки, а когда невестку Глашку приговорили посадить на палку второй раз, она в ногах у черниц валялась, просилась на прилюдный правёж кнутами, лишь бы не сажали заново!
Настя в ноги не бросилась. Крепкая, тугая телом, она ещё слыла и гордячкой — пыталась даже виду не показать, что страх и обида сковали тело. И лишь побледневшие, судорожно сжатые губы да упрямо сверкнувшие глаза…
Черница Аглая, стягивая ей ноги вожжами, негромко шепнула:
— Терпи уж, девка: чёрный наговор — строгий приговор… бог рассудит!
Конечно, наговор: и в мыслях не было у Насти бегать на Коляды: грех! Ан нет, донесли, наговорили — и пропажа платочка шитого тут же нашлась: якобы с Коляд доносчик нашёл да принёс. А доносчик — не бери греха в облыжной вине, Настя! — а чего не брать? Знамо — Евсей, сынок Столярихи. Прилипало ползучее… Однако же обмишулился, не порадуется: черницы решили девку не на паперти сечь, а в келейной, в покаянных комнатах. Кабы на паперти плетьми или розгами драли — тут бы на весь хутор стыда: как есть голышом на кобыле дёргаться. А в покаянные комнаты мужикам хода нет: хоть без позора наказанье…
Отстояв заутреню, велели в угол: стояла, ждала, белея в тёмном углу тугим юным телом. Силком заставила себя не обернуться, пока черницы ставили посредь комнаты «палку» — тяжёлый дубовый чурбак, на котором стоял в пятерню обхватом шершавый осиновый кол. Толчком подняли на ноги. Аграфена размотала вожжи на ногах, подвела к чурбаку, чуть поддерживая под локоть: час простояла, ноги затекли…
Агафья, та самая приговорница, сердито клюнула крючковатым носом, заскорузлыми пальцами смерила: от срамницы до пупа. Примерила пятерню к колу, подложила под чурбак дощечку, велела грузной, тяжёлой Аграфене: