— Губы не кусай, дурочка! Попортишь губки!
— Под плеткой не закричала, молодец, — похвалила Ефимия, — а сейчас не держи крик, не то грудь надсадишь. В крике греха нет, он на искупляющие муки показывает! Давай, Аннушка, раскрывай девке срамницу.
Тетушкины пальцы крепко вцепились в пухлые половые губки, сильно потянули в стороны, открывая малые губки и тесный вход в лоно девушки.
— Похотник пальцами не прикрывай, от него весь грех идет! — пальцы тетушки чуть сместились, открывая бугорок клитора.
— Ну, девка, ставлю тебе печать от греха приблудного, от греха позорного! Чтоб себя в строгости блюла и впредь в науку тебе, голубушка! — ковшик, наполненный тягучим раскаленным воском, пролил свое жуткое содержимое на беззащитные половые губки, клитор, ручейком огня влился внутрь раскрытого лона…
Отчаянный крик вырвался из груди девушки — ей показалось, что ее буквально взорвали изнутри ручьем жидкого, тягучего огня. Боль прокатилась по всему телу, вгрызлась в живот, ляжки, в самую глубину тела и, наконец, стала такой огромной, такой жаркой, что скрытый паром потолок бани куда-то поплыл, поплыл…
Она не чувствовала, как ей плотно свели ноги, тесно скрутили бедра полосами ткани, чтобы воск накрепко застыл внутри, сняли со скамейки и почти волоком вытащили в прохладный предбанник.
Через полчаса, когда бедная девушка придет в себя, ей придется проходить новое мучение — когда плотный тяжелый ком воска будут вытаскивать изнутри влагалища, попутно выговаривая все, что может прийти в голову двум озлобленным старухам. Еще через полчаса, едва отдышавшись, она будет на коленях стоять посреди большой домашней горницы и выслушать все новые угрозы, новые упреки и выговоры. И лишь напоследок, добравшись до узкой кровати, сквозь навалившуюся вату измученного полусна, услышит последнюю точку приговора своим ночным похождениям:
— Завтра поутру, — строго диктовала Ефимия тетушке, — дай отлежаться да отоспаться, а как сама проснется, прямо в кровати — розочек. Спину не трогай, а вот зад бей со всех сил, заслужила. Дашь тридцать три розги, и прут бери покрепче, чтоб гудел на заду! В обедню я зайду на часок, мы нашей гуляке груди выстегаем: есть у меня еловицы хорошие, кожу не просекут, но сиськи что шары вздуются. А вечерком и закуска девочке: позовешь того, ну… Мордвина-пьяницу, что ее плеткой учил. Веревок легких пеньковых замочи с десяток, в самогоне не пожалей, и чтоб при нас, да чтоб не держать ее, да чтоб сама ляжки растянула, если грех свой поняла. Именно через мужика, чтоб стыдней и памятней — промеж ног стегать мокрой пенькой, пока вся срамница не посинеет.