Темнело, когда Настя, пошатываясь и трудно передвигая ноги, вышла из скитских ворот. Держась за бревенчатый частокол, тихо постанывая, побрела к тёткиному дому. Справа чернильной кляксой сгустилась тень, превратилась в долговязого золотушного парня: Евсей! Настя сжалась, с ненавистью глядя на одутловатую рожу с масленой и злой ухмылкой.
— Ну, как? Сладенько было? Небось, сладенько — с такой елдищей поеться! Не горят губёшки, не плачут?
— Поганый! — не вытерпела Настя и, собрав все силы, плюнула ему в морду.
Евсей занёс руку для удара, но вынырнувшая из темноты здоровенная Аграфена лениво пхнула его в бок:
— Отстань от девки, окаянный!
Евсей от её руки отлетел шагов на пять, резво поднялся и брызнул слюной:
— Я ещё доберусь до тебя, сучка! Попомни!
Несколько дней Настя вздрагивала от воспоминаний о наказании. Но постепенно уходила ноющая боль между ног, отступало ощущение пустоты внутри тела, оставленное ушедшим колом. На третий день пришла черница Аграфена, велела заголиться и осмотрела влагалище девушки: ещё припухшие половые губы, не сомкнувшееся отверстие, убедилась, что нет текучей крови, и девка в порядке. На прощание ворчливо, поджав губы, сказала:
— Помни: тебя ещё стегать!
— На паперти? — робко спросила Настя.
Аграфена мотнула головой:
— К нам придёшь, в покаянную. В субботу, опосля заутрени.
И, наклонившись поближе к девушке, заговорщицки шепнула:
— Вот ужо елду ему в задницу, позорнику этому! А то насобирался на поглядки, оглоед золотушный… Ладно, что было, то было, чему быть, того не миновать.
И уже от порога, вполоборота, добавила:
— Слышь, девка… Ты того… молодец, однако!
x x x
В субботу рано утром Настя покорно пришла к черницам. Раздевшись догола, вытянулась на гладкой широкой лавке. В судорогах и горьких стонах отлежала сорок свистящих кожаных плетей, глубоко изрезавших её тугой зад и гибкую стройную спину. В сенях, ёжась от прикосновений накинутой на тело рубашонки, споткнулась о поваленный в сторонке чурбак с толстым осиновым колом. Скрипнул чурбак, скрипнула сзади тяжёлая дверь, и холодком предчувствия скрипнул голос черницы Агафьи:
— Негожая примета… Коль споткнулась — видать, сызнова к палке придёшь… Ох, береги себя, девка!
2002 г.
…В старой, слегка покосившейся избе пахло брагой. Казалось, мутный дым сивухи пропитал все насквозь — хозяйка, грузная и вечно пьяная тётка Глафира, гнала самогон в немереных количествах. Ворочала казан с брагой вместе с «помощницей» — взятой из милости батрачкой Ленкой, сиротой из соседнего хутора.
Девка была тихая, безответная, и парни уже вовсю заглядывались — особенно усердствовал поповский сынок Лёшка. То леденец притащит, то ленту в волосы подарит — а волосы у Ленки были на зависть! Коса роскошная, за пояс…