Он любил драки, был агрессивен, а скорей, даже жесток. Служил в Чечне, дембельнувшись, устроился в ментовский спецназ, снова поехал в Чечню и накатал пять командировок…
Потом его выгнали из спецназа — в своем родном городе Олег при задержании избил «серьезного человека», брата прокурора города. «Серьезный человек» сам был не прав, но в этом никто разбираться не стал.
Олег обиделся, он вообще был дико обидчив, и, признаться, «союзников» недолюбливал — за то, что многие из них в армии не служили, не хотели «качаться» и вообще вели себя не по-мужски — в его, конечно, понимании. Раскрашивали город по ночам, помидорами бросались, устраивали концерты, где собиралась пьяная и шумная, волосатая, псиной припахивающая публика, сами пели под гитары глупые песни… «На хер вас…» — говорил Олег, но на собрания все равно приходил, несколько раз хорошо помогал «союзникам». «На хер вас, на хер, — повторял он, — просто податься некуда. Хоть бы какие-нибудь псы злые собрались в партию… Вывелись, что ли, все?» Олег брал на себя обязанность общаться на митингах с милицией — со своими сослуживцами он иногда договаривался, рядовые к нему до сих нормально относились, хотя и называли ебанутым за дружбу с «союзниками».
Когда же приезжали другие подразделения, его каждый раз забирали за хамство, но он умудрялся такие скандалы устраивать, пока его волочили в машину, что об остальных «союзниках» просто забывали, и они разбредались быстро, сворачивая флаги.
Потом по местным телеканалам показывали злобную морду Олега — как его, вчетвером, а то и впятером, затаскивают в машину с мигалкой. Он был ученый парень — шуму производил много, но по выяснении обстоятельств задержания его штукарство никак не тянуло больше чем на административную статью о «злостном неповиновении». Ну, орал истошно, ну, обзывался. Ну, сгребал в короткие, сильные пальцы землю с газона, куски асфальта и кусты придорожные, пока его, самочинно завалившегося на живот, тащили стражи порядка.
Он умел изобразить истерику, так что казалось, контроля над собой он уже не держит и вообще вряд ли вернется в состояние рассудка. Саша присмотрелся к этим истерикам — и на митингах, и в случайных драках, когда Олег разгонял непереносимое им на дух дворовое быдло, — и понял, что парень этот хитрый. Даже неприятно хитрый, словно зверина последняя. Естественно, мог он быть трезвым и ясным — в любом разговоре, с любым человеком, не подрагивал нервно, в глаза смотрел, отвечал дельно, как в тюрьме, наверное, отвечают при серьезной беседе.
Менял стиль поведения мгновенно, не чувствовал никакой жалости к живому существу — в драке мог пальцы сломать человеку. Ломал как-то — и Саша этот хруст слышал, запомнил.