Герой иного времени (Брусникин) - страница 5

— Вы написали ему признание?! Как Татьяна Онегину? — вскричала барышня, прижав руку к сердцу.

— Нет. Я ночью пришла к нему в комнату, пала ему на грудь и осталась до утра.

Блондинка растерянно моргнула. Она была фраппирована.

— Но… — пролепетала она — и не закончила.

— Я сказала, что я старая дева, но не говорила, что я девица.

Рассказчица наконец подняла глаза. В них не было смущения. Опустить взгляд и покраснеть пришлось барышне.

— И вы не сожалеете о своей… слабости?

— Слабости? Сожалею? — Дама тихонько рассмеялась. — Эта ночь — самое драгоценное воспоминание моей жизни. Я как единственное сокровище берегу память о часах, когда он был полностью мой.

— Единственное сокровище? — переспросила девушка с жгучим интересом, позабыв стеснительность.

— Нет, конечно, нет, — поправилась брюнетка. — Еще у меня есть письма.

— Он вам писал… оттуда? — Барышня неопределенно махнула рукой в сторону, где по ее представлению находилась Сибирь.

— Редко, коротко и довольно сухо. Нет, я имела в виду мои письма к нему. В них записана вся моя жизнь. Каждое утро, в течение долгих лет, у меня начинается с одного и того же. Я пишу ему о том, что приключилось со мною за минувший день, о чем я думала, что чувствовала. Это лучшее время суток. Нет, не так. — Она поправилась. — Только в эти минуты я живу. Потому что я с ним. Мне кажется, что он меня слышит. Из-за ежедневных писем моя жизнь прошла осмысленно, она не была пустой. Потому что я кому-то ее рассказывала, а это очень-очень важно — оглядываться на каждый прожитый день. За это я тоже должна быть благодарна ему…

— Каждое утро? — Девушка покачала золотой головкой. — Сколько же это получается?

— Несколько тысяч. Но отправляла я меньше, гораздо меньше. Там, где его содержали, дозволялось одно письмо в месяц. Место это столь отдаленное, что частной оказии не сыщешь, туда доходит только казенная почта. Правда, никто кроме меня ему не писал, потому что близких родственников у него нет, а дальние пугливо отстранились, чему я была эгоистически рада. Дозволенная квота вся принадлежала мне. Я не выбирала, какое из написанных за месяц писем отправлять. Я тасовала их, как карточную колоду, и посылала любое. Одни выходили интереснее и были складнее написаны, другие решительно нехороши, но я не хотела выглядеть перед ним лучше, чем я есть. В одном ошибки произойти не могло: каждое письмо дышало любовью. Она была со мною всякий день.

Темноволосая теперь говорила спокойно, даже с улыбкой, а светловолосая начала всхлипывать, ей пришлось достать платок.

— Вы отправляли всего двенадцать писем в год? А остальные?