Эдгар проглотил словцо, не подобающее его будущему сану, и пустил коня вскачь.
Корабли Эдгару не понравились. Когда-то, еще мальчишкой, он любил слушать рассказы о чужих странах и диковинных людях. Корабли в этих рассказах именовались не иначе как "быстроходные", а то и "величественные", и Эдгару невольно представлялось нечто стремительное и грациозное, подобное по красоте породистому скакуну. Низкие, тяжелые, с круглыми, словно надутыми изнутри боками суда настолько отличались от его фантазий, что юноша почувствовал себя обманутым.
— Это плавает? — протянул он, разглядывая огромные просмоленные бока и ряды торчащих весел.
— Иногда тонет. — хмыкнул Рамон.
— Типун тебе на язык. — ученый осенил себя священным знамением.
— Каков вопрос, таков и ответ. — Молодой человек рассмеялся. Посмотрел на кислое лицо брата, и стал серьезным:
— Это торговые корабли. А купцы — народ осторожный. Так что это самый надежный из вариантов. И довольно быстрый. Две недели — и мы на месте.
Эдгар с сомнением покачал головой, вздохнул:
— В конце концов, все в руке божией.
— Истину глаголешь. — Фыркнул воин. — Тут рядом город. Если хочешь, пошлю человека в запастись выпивкой. Будешь всю дорогу или в стельку или с похмелья — в любом случае, думать о том, сколько воды под ногами будет некогда.
— Не надо.
— Многие так и делают.
Эдгар снова вздохнул:
— Я бы предпочел предстать перед господом в здравом уме.
— Типун тебе на язык. — Рамон хлопнул брата по плечу. — Что ж, будешь единственным трезвым человеком на корабле, не считая команды. Потому, что те, кто не пьет от страха, напьются от скуки. А человека в город я все же пошлю — Хлодий вон тоже зеленый бродит, а Бертовин точно не подумал для него вина припасти.
— "Тоже" — невесело усмехнулся Эдгар. — Что, так заметно?
— Мне заметно. Другим — не уверен. Не бери в голову. Бояться не стыдно. Стыдно, когда страх берет верх над разумом.
— Мне кажется, что ты ничего не боишься.
Рамон поджал плечами:
— Я уже плавал и туда и обратно. Как видишь, жив-здоров.
— Я не о том.
— Я понял. — молодой человек помолчал. — Свое я уже отбоялся. В ту ночь когда погиб Авдерик и потом, когда понял, что… Что "все мы смертны" — плохое утешение, когда знаешь, сколько тебе отведено. Было так плохо, что порой казалось — лучше бы я погиб в том же бою, вместе с братом. Потому что так жить — невозможно… невозможно, когда жизнь превращается в страх, а мне казалось тогда. что отныне так и будет… все то время, что мне отведено. А потом… не знаю, что случилось… вдруг стало очевидным, что у меня есть время либо на жизнь, либо на страх. И я выбрал жизнь.