Эдгар кивнул, не думая о том, что в темноте этот жест никто не увидит.
— Ты сам не раз говорил, что бог слышит любого из малых сих. Так почему сейчас думаешь, что сейчас не дозовешься до него без посредника?
Эдгар покачал головой: бесшабашное неверие брата порой забавляло, но сейчас было не то место и не то время.
— Неужели тебе настолько все безразлично?
— Нет. Но когда не можешь ничего изменить, остается только ждать. Если хочешь — молись.
— А ты?
— А меня он не услышит.
Эдгар хотел было сказать, что нельзя так, что подобные мысли — великий грех, но что-то в голосе брата заставило прикусить язык. В самом деле, что он, не видевший в жизни ничего кроме учебных аудиторий и библиотеки, мог знать о том, что привело Рамона в к его нынешнему безверию, и что на самом деле творится у него внутри? Поговорить бы с глазу на глаз, но как тут поговоришь? Он вздохнул, и начал молитву об умерших без покаяния. Это господь услышит. Не может не услышать.
Рамон не знал, сколько это продолжалось. Он рассказывал какие-то бородатые истории, смеялись его люди — и это было хорошо, потому что кое-кто из чужих выл в голос вслед за своим господином. Смущенно хихикал Хлодий, можно было поспорить, то и дело оглядываясь на отца — и это тоже было хорошо, у парня не будет времени бояться, он слишком занят, разбираясь с новыми границами дозволенного. Эдгар затих в углу, наверняка молился, как ему и предложили, и молитва его успокоит. Кажется, брат и в самом деле верит, что бог его слышит. Благой, всемогущий и всепрощающий отец — Рамон давно не мог в это верить, но если Эдгару так лучше — пусть.
А сам Рамон никак не мог избавиться от стоящего перед глазами корабля. Почти тысяча человек, единым мигом исчезнувших среди волн. Он думал что навидался всякого, и душа давно облачилась в доспех, куда прочнее того, что носили на теле, что смерть, ни своя, ни чужая, давно не способна вывести его из равновесия, а вот поди ж ты. Больше всего хотелось напиться, и побыть одному, но было нельзя. Люди должны видеть своего господина спокойным и собранным. И не знать о том, что господин готов сойти с ума от собственного бессилия. Он ненавидел ситуации, в которых от него не зависело ничего. В бою, пусть даже заведомо безнадежном, можно драться. А сейчас оставалось только сидеть и ждать, чем все кончится. Рамон улыбался — неважно, что темно, улыбка слышна в голосе — бросал какие-то ничего не значащие фразы, и ждал.
Он не знал, сколько они сидели в темноте, и сколько еще осталось. Кажется, даже пару раз удалось задремать, тело и разум просто не выдерживали свалившегося на них. Он не заметил, плавно ли уменьшилась качка, просто обратил внимание, что в очередной раз провалившись в дрему проспал, кажется дольше, чем полминуты после чего волей-неволей приходилось просыпаться. Кто-то попробовал снова зажечь светцы, и лучина не выпала из расщепа.