Все напряженно ждали, что ответит Алексеев. Но сколько Алексеев ни вглядывался, он видел в темном стекле только свое длинное лицо, с бачками, усиками и намыленным подбородком.
– И звезд не видно, – сказал он и снова сел бриться.
– Не полетим сегодня, – тоскливо произнес младший лейтенант Ваня Чепенков и покраснел.
Ваня Чепенков был молчалив и застенчив, и его круглое, почти девичье лицо обладало способностью поминутно и беспричинно краснеть.
– Через окно не разглядишь, – сказал Карякин. Все уже слезли с коек и одевались, и только Рябушкин продолжал лежать.
– Рябушкин, а почему ты не встаешь? – спросил Чепенков вполголоса. И тут только вспомнил, что Рябушкина отстранили от полетов.
– Ему сегодня вместе с Никритиным печку топить, – сказал Карякин, натягивая на себя меховой комбинезон. – Топите жарче, ребята.
Рябушкин повернулся лицом к стене. Карякин почувствовал, что об этом говорить не следовало.
– Никритин, твоя машина все еще не готова? – спросил Костин.
– Нет еще, – поморщился Никритин.
– А чего же ты встал так рано?
– Хочу на командный пункт сходить… Может быть, Батя что-нибудь надумает…
– Он не на командный торопится, а в санчасть, – усмехнулся Алексеев.
После этих слов все замолчали, вспомнив о девушке, которую привез Никритин. Она лежала в санчасти. Вчера вечером она так и не пришла в себя. Кроме Никритина, никто из них ее не видел, но все уже знали о ней.
Никритин был недоволен, что Алексеев разгадал его намерение зайти перед завтраком в санчасть, но не сказал ничего.
Они впятером вышли на крыльцо. Светать еще не начинало. Слегка морозило, дул слабый западный ветер. Стоял туман.
– К полудню разгонит? – спросил Карякин у Костина.
– А черт его знает! Я не колдун.
Они гуськом пошли по пустынной деревенской улице к столовой, и в своих комбинезонах, унтах и шлемах казались неуклюжими, как медведи.
Поравнялись с домиком санчасти. Все ждали – зайдет Никритин в калитку или нет. Никритин зашел.
– И я с тобой, Коля, – сказал Алексеев. – Хочу поглядеть на нее.
Поглядеть на девушку хотелось, конечно, каждому, но Алексеев был бойчее всех.
– Я тоже зайду, пожалуй, – небрежно заметил Карякин.
– Тебе незачем, – остановил его Костин. – Они зайдут вдвоем, и достаточно. Идем в столовую.
Поднявшись на крыльцо, Никритин и Алексеев тщательно счистили еловой веточкой снег с унтов и вошли в приемный покой. Там, за столом, перед маленькой керосиновой лампой, сидели военврач Липовец и медицинская сестра Нюра.
Липовцу было всего двадцать четыре года. Медицинский институт он окончил за неделю до войны. Несмотря на свою молодость, он был почти совершенно лыс и считался очень ученым человеком. Увидев входящих летчиков, он придал своему лицу чрезвычайно серьезное выражение.