Зато Алексеев посещал библиотеку еще чаще, чем раньше. Он садился на край Люсиной койки и неторопливо занимал Люсю разговором. Говорил он обычно о своих вещах, изяществом которых очень гордился: об эстонской зажигалке; о зеркальце в форме сердца; о часах, на задней крышке которых была изображена красавица, выходящая из воды; о фуражке, сшитой из особо мягкого сукна; о ноже, на клинке которого было выгравировано его имя. Все эти удивительные вещи он показывал Люсе. Она вежливо рассматривала их.
С тех пор как Костин перестал посещать библиотеку, она опустела. Чепенков и Рябушкин забегали только на минутку – спросить, нет ли писем. Из прежних вечерних завсегдатаев, кроме Алексеева, осталась лишь Нюра толстая. Она появлялась немедленно, чуть приходил Алексеев, и останавливалась возле двери, чтобы смотреть на него, шумно вздыхать и топать ногами. И Алексеев по-прежнему не обращал на нее никакого внимания.
Глаза его за последнее время как-то особенно блестели. Вообще вид у него был очень довольный и уверенный. Он часто говорил, что нельзя так тоскливо жить, как живут на аэродроме, что ему хочется веселья, музыки. Вскоре он стал приводить с собой в библиотеку писаря строевого отдела Еремчука, который приносил патефон.
Алексеев любил патефон и не сомневался, что Люсе он доставляет такое же удовольствие, как и ему. Пластинок было всего семь, и они заводились попеременно.
Когда Рябушкин, прочитав газету, вышел на улицу, он сразу услышал отдаленные звуки патефона. Рябушкин еще не ужинал, и по пути в столовую ему предстояло пройти мимо домика санчасти. Чем ближе он подходил к нему, тем громче слышался патефон.
Не дойдя шагов десяти, он увидел, что перед крыльцом санчасти кто-то стоит. Поравнявшись с крыльцом, он узнал Костина.
– Это вы? – удивленно воскликнул Рябушкин.
Костин вздрогнул и отступил в темноту. Но поняв, что поздно, что он узнан, ответил:
– Я.
Они стояли друг против друга и молчали, оба смущенные.
– Я хотел вам сказать… – вдруг заторопился Рябушкин. – Я шел вам сказать… Это неправда…
– Что неправда? – спросил Костин.
– А вот то, что написано в газете…
– Нет, это правда.
– Да нет… – продолжал Рябушкин, торопясь. – Я видел… Я сейчас вспомнил… я хотел вам сказать… Это неправду про вас написали… Не знаю, кто дал такие сведения, но думаю…
– А я знаю, – перебил его Костин.
– Кто?
– Я.
Рябушкин опешил.
– Меня по телефону спросили из редакции, правда ли, что я не оглядывался, – спокойно пояснил Костин. – И я сказал, что да, правда. Я действительно не оглядывался. Это моя вина. Всегда оглядывайся, Рябушкин, даже если твой хвост охраняет самый опытный летчик.