Но как не хотелось возвращаться виноватым! Рябушкин несколько отклонился от прямого пути, набрал высоту и пошел к Ладожскому озеру. Оно замерзало уже полтора месяца, и сейчас через него нельзя было ни переплыть, ни переехать. А между тем это был единственный путь, соединявший осажденный город с остальной страной. Рябушкин прошел низко-низко над краем озера. Горючее у него было совсем на исходе, и он повернул к аэродрому.
Аэродром он нашел, как всегда, по холму, возвышавшемуся над деревней. На самой вершине холма в овчинном тулупе и черной краснофлотской шапке стоял обдуваемый ветром наблюдатель с биноклем и автоматом. Рябушкин, сбавив газ, пролетел над ним в нескольких метрах, увидел окаймленное лесом поле, выпустил шасси, сделав круг, пошел на посадку.
Посадку он совершил великолепно.
К нему подбежал техник и помог вылезти из самолета. Рябушкин сразу заметил, что самолетов Костина и Карякина на аэродроме нет. «Неужели что-нибудь случилось? И случилось оттого, что я потерял их! Что же тогда?..» Он не мог даже додумать до конца этой мысли, такой страшной она ему показалась, хотел спросить техника, но не решился. Техник был гораздо старше Рябушкина, опытнее и в то же время был его подчиненным. Рябушкин, по молодости своей, в глубине души несколько побаивался своего техника. Он надеялся, что техник сам ему что-нибудь скажет. Но тот только осмотрел самолет и молча указал на шесть пулевых пробоин на плоскостях. «Если бы он знал, что я сбил «Юнкерс», – подумал Рябушкин. – Нет, он не знает. Никто не может знать…»
Рябушкин поднял очки, развязал тесемки шлема. Лицо у него было курносое, круглое, веснушчатое. Приземистый, он в своем синем подбитом мехом комбинезоне казался грузным и неуклюжим. На ногах были мохнатые унты из рыжих собачьих шкур, очень теплые, но мало приспособленные для ходьбы. Передав самолет технику, Рябушкин медленно пошел по снежной тропинке к командному пункту.
Землянка командного пункта была вырыта на склоне горы. Рябушкин спустился в низкий сумрачный коридор и толкнул обитую войлоком дверь. В лицо пахнуло сухим теплом и запахом сосновой смолы. Желтый колеблющийся свет керосиновой лампочки, лившийся через открытую справа дверь, озарял столбы, подпиравшие потолок, обитые свежими досками стены.
Землянку командного пункта летчики называли «дворцом», потому что в ней было целых три комнаты. Слева за дощатой перегородкой, в крохотной комнатушке, заполненной телефонами, помещался оперативный дежурный, громкий голос которого постоянно заполнял всю землянку, а справа, за дверью, была комната командира – комиссара эскадрильи.