Крысы с равной легкостью бегают по полу, стенам и потолку.
Там же
Колая провожали жена и сын, похожий на него как две капли воды — такой же круглолицый, крепенький, с густыми бровями и безвольным подбородком. Жена плакала, мальчишка, глядя на нее, тоже хлюпал носом. Колай смущенно покряхтывал, обнимая то одну, то другого, то обоих разом.
— Ну-ну, чего вы, не на войну ж еду… Может, заработаю чего, гостинцев привезу…
— Сам-то поскорей возвращайся!
Цыка угрюмо отвернулся. Развели тут телячьи нежности. Уж он-то своему сыну с малолетства втолкует: мальчики не плачут. Настоящего мужика воспитает, помощника. И драться его научит, и про девок все объяснит. Ну и баловать будет, не без того… Но в меру!
…Как-то там Фесся? Долго еще стояла? Хоть бы дедок догадался выглянуть и окликнуть…
Мих уже сидел в телеге, смолил цигарку. Глянул на приятеля и молча протянул ему окурок. Цыка жадно затянулся:
— Чего ждем-то?
— Голову. Он нас до города проводит, чтоб по дороге через борт не махнули, — иронично хмыкнул Мих. — Заодно по ярмарке погуляет, и назад.
— Пешком?
Из-за угла дома как раз вывернул голова, ведя в поводу спокойную рыжую корову. В седле вместо всадника покачивался куль муки, крепко примотанный веревкой.
— Все собрались? — для порядка спросил голова, привязывая корову позади телеги.
Мих кивнул, в одну затяжку прикончил возвращенную цигарку и кинул в колею:
— Кто править будет?
— А хотя бы и ты, — весело отозвался голова. Конечно, ему-то что — еще до заката дома будет, с барышом и покупками…
Батрак кивнул еще раз, перелез вперед. Шлепнутая вожжами корова удивленно мотнула головой — успела придремать стоя — и пошла тяжелой трусцой. Подгонять ее Мих не стал (телегу веска выделила паршивую, чтоб только до места доехать и пометку приемщика получить, а там пусть разваливается), устроился поудобнее.
Немногочисленные провожающие начали расходиться, жена Колая опустила руку с белым платочком и горестно в него высморкалась. Мальчишка по-простому утерся рукавом и уже косился на играющих возле молельни друзей, как вдруг ее дверь распахнулась и во двор выскочил молец. В одной руке он сжимал посох-рогатину, с которым уже тридцать лет справлял обряды, другой придерживал заброшенный на спину узел — объемный и увесистый, как будто овцу туда увязал.
— Постойте! Погодите!
Голова недовольно поморщился, но все-таки велел Миху придержать корову. Молец, и смолоду не водивший особой дружбы со здравым смыслом, к старости стал совсем несносным. Раньше от него с Хольгой хоть откупиться можно было, а теперь, смех сказать, даже пить бросил. Совсем сбрендил на своей вере — ему, мол, Богиня чуть ли не каждый день является, стыдно на нее перегаром дышать.