— Садись за стол, Варварушка, я самовар подам, вареньице выставлю, чайку попьем… — Матрена продолжала семенить перед гостьей, а сама пыталась широким задом прикрыть нечаянно распахнувшуюся дверь в комнатку, где шибко уж зазывно алело атласное одеяло. Зеленая Варвара будто и не слышала хозяйки — как перешагнула порог, так и встала намертво, уцепившись за свою суковатую палку правой рукой, а левой придерживая какую-то поклажу у себя за пазухой. Большой загнутый нос, грозно нависая над блеклыми, выцветшими губами, словно что-то вынюхивал
— Проходи, проходи, гостья дорогая, присаживайся, в ногах правды нет… — лебезила, не утихая, Матрена.
— Врешь, лахудра распутная! — Голос из тощего тела как из трубы иерихонской. — Никакая я тебе не дорогая. Подай мне девку, убедиться желаю, как ты ее извалтузила. Подай!
Последнее слово так громко грохнуло, будто из ружья пальнули. Матрена колыхнулась телесами, в лицо ей кинулась ярая кровь, и от толстых обвислых щек можно было теперь поджигать лучину. Перепуганная до потери дыхания, хотела все-таки хитрая баба повернуть по-своему, затараторила сорочьей скороговоркой:
— Не пойму, Варварушка, пошто ты гневашься, никак не пойму — никого не валтузила, девоньки мои во здравии и веселы, конфет им намедни купила, уж так радовались…
— Подай! — снова громыхнула старуха, и остро затесанный конец палки вонзился в широкую крашеную половицу.
— Да спят они, милая ты моя, спят сладкие, я и будить их не хотела, пускай понежатся…
Договорить Матрена не успела: легкие филенчатые двери крайней комнатки распахнулись с треском, и в зал вырвалась зареванная девушка с распущенными волосами, в изорванной нижней рубахе, сквозь лоскуты которой просвечивали на белом теле красные полосы.
— Врет она все, Варвара, врет! — рыдала девушка, не утирая слез. — Вот ее доброта да нежность — ремнем хлестала. А за что? Один раз отлучилась без спроса — а накинулась, как зверь. Найди ей управу, Варварушка, всю судьбу заела!
— Я заела?! — взметнулась Матрена, отчаянно взмахивая руками. — Да ты бы давно загинула, с голоду сдохла бы!
— Цыть! — властно осекла ее старуха. — Молчи, толстомясая, меня слушай. Еще раз до девки дотронешься — изничтожу. Праху не останется. Слышишь?!
— Слышу, слышу, — серея щеками, сгибаясь и оплывая телесами, испуганно бормотала Матрена, — все исполню, только не серчай.
— Гляди у меня! — Из-за пазухи, из вороха зеленого тряпья, намотанного поверх рваной шубейки, старуха вытащила левую руку, а в ней — махонький, еще слепой, котенок. — Прими животину, пои, корми, не вздумай угробить. Ну?! Держи!