А сегодня пошла утром баню затоплять — и как в воду канула.
Чукеев покивал головой, хлебнул наливки и попросил:
— А теперь нарисуй-ка мне обличие этого господина.
— Ну, какое обличие… — задумалась Матрена, — бритый, в хорошем пальте с воротником, красивый…
— Тьфу, дура, — озлился Чукеев, — глаза, волосы, нос какой, еще что заметила? Как зовут?
— Мне он не назывался, а Анька говорила — Леонид Никитич. Волосом черный и глаза темные. Видный господин, еще тросточка у него была.
— Хэ, а Зеленая Варвара почему именно в то утро пришла?
— А я знаю? Вот у нее и спросите.
— Спросим, — пообещал Чукеев, — со всех спросим. Мало никому не покажется.
Вернувшись в участок, он приказал Балабанову срочно разыскать и доставить Зеленую Варвару, а сам отправился к Шалагиным. Чувствовал Модест Федорович — мельникова дочка главного не договаривает.
2
«Вчера Максим пришел к нам в дом, без всякой предварительной договоренности, и имел долгую беседу с родителями. Меня не позвали, и о чем беседовали — я не знаю, но увидела, что Фрося подает им чай, и решила переломить свою гордость. Упросила эту колыванскую красотку, чтобы она послушала. Но как только Фрося подала чай, ее тут же и выпроводили, она лишь одно услышала, что Максим перед папочкой извинялся. Под конец уединенного чаепития соизволили и меня позвать. Я вошла, села за стол и растерялась: все на меня смотрят и радостно так улыбаются, будто я именинница. Думала, что меня снова допрашивать станут, но ошиблась. Папочка с мамочкой взялись расспрашивать Максима: откуда он родом, да кто его родители. Вот я и узнала, что родом господин прапорщик из Саратовской губернии, что родители его купеческого звания, а сам он учился в Казанском университете, но курса не окончил, потому что решил посвятить себя военной службе и поступил в нее вольноопределяющимся. Затем был отправлен в юнкерское училище, каковое окончил, и получил направление в наш город. Скоро он ожидает присвоения очередного звания и будет подпоручиком. Я слушала Максима и не узнавала его — какой-то он скушный был, казалось, что не говорил, а казенную бумажку зачитывал. Тогда я стала вспоминать вечер в Городском корпусе, наши танцы, и мне снова стало весело и светло, но Максим заговорил, и опять — скушно, будто латынь зубришь.
На прощание папочка с мамочкой пригласили Максима в гости, на следующее воскресенье, и он сказал, что обязательно будет. На этом и расстались.
Вот я и думаю — каким он для меня в воскресенье явится? Веселый, с горящими глазами, как раньше, или скушный, будто казенный рапорт? Жду и стараюсь не думать о другом… Нет, ни за что!»