У вокзала улицы уже высохли, как летом, и было смешно смотреть на людей с лыжами — не верилось, что где-то еще есть снег, по которому можно ездить. Дина Борисовна стояла па самой верхней ступеньке, чтобы было заметней, и махала подходившим ребятам желтой варежкой, надетой на лыжную палку, — махала, махала, пока варежка не сорвалась и не улетела в толпу.
— Вот так всегда, — сказала Сумкина, отмечая в списке. — Все придут, а Косминского нет. Вечно он опаздывает, а еще говорит, что Косминский — это все равно, что Космический — одно и то же.
Потом пришел, наконец, и Косминский с большим мешком за спиной, и все побежали к поезду.
— Чего это ты столько набрал, — спросил Глеб, щупая мешок. — А это что? Какой-то ящик.
— Да нет, — ответил Косминский, — это шахматы. А вдруг, думаю, мне захочется поиграть в дороге. Я специально за ними вернулся — потому и опоздал.
— А рояль ты не захватил? — спросил Толян. — Ты же любишь играть на рояле — вдруг тебе захочется.
— Ладно-ладно, — сказал Косминский, — вот захотите в шахматы сыграть, тогда еще попросите.
Поезд тронулся и быстро проехал мимо опоздавших людей, мимо тоннелей и старого железнодорожного плаката в конце платформы, на котором все успели прочитать только три слова: «…можете потерять жизнь…»
— Как это? — заволновался Свиристелкин. — Почему потерять, из-за чего? Ты не видел, что там дальше написано?
— Не видел. Дальше маленькими буквами, не разобрать.
— Ребята, не расходитесь, садитесь поближе, — говорила Дина Борисовна.
— Не так, да не так же, — шептала Сумкина. — Ты сюда, а ты сюда — мальчики отдельно, девочки отдельно.
— Да ну тебя, сама ты отдельно, — сказал Дергачев.
В вагоне почти все ехали с лыжами, а те, кто был без лыж, чего-то стеснялись и старались глядеть только в окна, будто им было стыдно, что вот последние дни зимы, а они едут за город просто так. Глеб по себе знал, как это бывает, когда смотришь парад вооруженных сил или марафонский бег на улице, становится как-то неловко и очень хочется маршировать или бежать там вместе со всеми.
— Дина Борисовна, — спросил Басманцев, — это у вас какие лыжи, турецкие?
— Нет, это финские. Видишь, тут написано.
— Ага, красивые. А у меня есть турецкая марка, на ней тоже нарисованы лыжи — очень похоже.
— Неужели турецкая? Как интересно — турки на лыжах. Где же они там катаются?
— Ну не знаю. У меня много всяких марок.
— У него больше всех! — крикнул кто-то. — Разве он вам не говорил?
— Как же ты забыл, Федя?
— Он такой застенчивый — никому не рассказывает.
— Вот они смеются, — сказал Басманцев, — ругают меня. Не понимают, дураки, что у меня должно быть больше всех марок.