— Ты тут?
Эли Квале изумленно смотрела на своего сына, который сидел за кухонным столом и листал газету. Сзади него мурлыкало радио.
Она хотела было спросить, почему Трюгве не в гостиной с отцом, но тут подумала: да ведь это совершенно нормально, что он захотел зайти сюда и поболтать с ней. Она налила себе чаю, села рядом и молча посмотрела на сына. Такой красивый! Она думала, ей всегда будет казаться, что он урод, но ошиблась.
Проблема вовлечения норвежских женщин в коридоры власти замешана вовсе не на мужском шовинизме, вещал голос по радио. Общество ведет борьбу за положенное по закону долевое участие женщин в управлении страной, потому что сами женщины, кажется, упорно стараются избегать должностей, на которых их могут подвергнуть критике, усомниться в их компетентности.
— Они ведут себя, как малыш, который пытается открыть фисташку, но, как только она оказывается у него во рту, выплевывает ее, — сказал голос. — И это страшно раздражает. В настоящий момент необходимо, чтобы дамы взяли на себя ответственность за ситуацию и приложили хотя бы немного старания.
Точно, подумала Эли, необходимо.
— Ко мне тут вчера приходили в институт, — сказал Трюгве.
— Да? — ответила Эли и почувствовала, как сердце забилось где-то в горле.
— Спрашивали, правда ли, что я ваш сын — твой и папин.
— Да ну? — попыталась со всей возможной легкостью произнести Эли. Ей показалось, что она сейчас потеряет сознание. — И что же ты ответил?
— То есть как это — что я ответил? — Трюгве оторвался от газеты. — Ответил, разумеется, да.
— А кто тебя спрашивал?
— Что это с тобой, мам?
— В смысле?
— Ты такая бледная…
— Ничего, мой дорогой. А кто он такой?
— А я разве сказал, что это был мужчина? — И Трюгве вернулся к газете.
Эли встала, прикрутила радио, где женский голос благодарил Арве Стёпа и господина министра за интересную беседу. Она посмотрела в темноту за окном, где беспорядочно метались снежные хлопья, не подвластные ни силе земного притяжения, ни собственной воле. Все, чего они хотели, — это где-нибудь приземлиться и затихнуть, а потом растаять и исчезнуть с лица земли. В этом и было утешение.
Она кашлянула.
— Что? — спросил Трюгве.
— Ничего, — ответила Эли. — Я, кажется, простудилась.
Харри бесцельно брел по улицам города куда глаза глядят. И только очутившись возле гостиницы «Леон», понял, что сюда-то он и шел.
Вокруг толпились шлюхи и наркодилеры. У них был час пик — люди предпочитают вести куплю-продажу секса и дури до полуночи.
Харри подошел к стойке портье и по насмерть перепуганному лицу Бёрре Хансена понял, что тот его узнал.