— Может быть. А почему ты не хочешь заехать до ресторана?
— Не так удобно, я буду торопиться. Но в принципе, конечно, могу и так.
Ракель ответила быстро. Но все же не настолько быстро, чтобы Харри не отметил эту заминку.
— Хм… Я последнее время плохо сплю. У меня грибок завелся в стене, вот он меня и травит.
— Знаешь что? Я могу оставить диск в твоем почтовом ящике. Тогда тебе не надо будет вставать и открывать дверь. О'кей?
— О'кей.
И они положили трубки.
Харри заметил, что рука у него слегка дрожит. Наверняка от недостатка никотина, подумал он и отправился к лифтам.
Из дверей своего кабинета выглянула Катрина, как будто узнала звук его шагов.
— Я поговорила с Эспеном Лепсвиком. На сегодняшний вечер он одолжит тебе одного из своих людей.
— Класс!
— Что, хорошие новости?
— С чего ты взяла?
— Ты так улыбаешься…
— Я-то? Радуюсь вот.
— Чему?
— Да сигарете, — сказал он, хлопая себя по карману.
Эли Квале сидела с чашкой чая за кухонным столом и смотрела в окно, прислушиваясь к успокоительному урчанию посудомоечной машины. На диванчике рядом с ней стоял черный телефон, трубку она так сильно сжимала в руке, что та нагрелась. Но оказалось, звонили по ошибке. Трюгве нравилась рыбная запеканка, он сам говорил, что это его любимое блюдо. Но он о многих вещах так говорит. Хороший парень. За окном темнела мертвая бурая трава, а от снега, выпавшего этой ночью, не осталось и следа. Кто знает, может, он ей просто приснился?
Эли машинально перелистала журнал. На первые дни после приезда Трюгве она взяла отпуск, чтобы у них было больше времени побыть друг с другом, поболтать вдвоем всласть. А в результате Трюгве сидит в гостиной с Андреасом, они оживленно разговаривают, то есть занимаются тем, ради чего она брала отпуск. Ну и хорошо: у них всегда было больше общих тем для разговоров. Они же так похожи друг на друга. И кроме того… Эли нравилась эта мысль — «поболтать всласть», но стоило начать воплощать ее в жизнь, как беседа неизбежно натыкалась на непреодолимую стену.
Она конечно же согласилась назвать мальчика в честь отца Андреаса. Несмотря ни на что дать ему имя той семьи. Она даже — перед самыми родами — почти совсем решилась рассказать, что произошло: о пустой парковке, темноте, черных следах на снегу. О лезвии ножа возле горла и безликом дыхании, касавшемся щеки. О том, как она бежала домой, чувствуя, как трусики намокли от спермы, а сама просила Господа, чтобы сперма эта вытекла из нее вся без остатка. Но молитвы ее услышаны не были.
Потом она часто думала: а как бы все вышло, не будь Андреас священником, бескомпромиссно отрицающим даже мысль об аборте? Или если б она сама не оказалась такой трусихой? Тогда Трюгве бы не родился и… Но к тому времени все уже произошло и стена была возведена. Нерушимая стена молчания.