– Погоди, накину что-нибудь.
– Ну да. А то прямо ходячая «кррровавая дрррамма»! А вообще – лучше бы за детишками приглядел. Ты, конечно, умный, но больно уж человечный! Прямо Ленин какой-то! В голову – и то вскользь попадаешь! А мог бы – бритвой по глазам! Не напрягайся, это юмор. И за служивых не беспокойся: я их не больно зарежу… Это тоже юмор. Сатира. Помнишь, были-таки мохнатые козлоногие существа… Сатиры. Козлы. Мужики, короче. С рогами, как все мужики. Ха… Похоже, от твоей «очень сибирской» мне похорошело. Усугубить, что ли?
– Прекрати.
– Что – прекрати?! Тошно мне, Дронов, до тоски! Этот мальчонка когда-нибудь на гармонике своей перестанет пиликать?!
– Красиво. «Последнее танго в Париже…»
– Все последнее – красиво. Потому что потом не остается ничего. – Белова помолчала, вздохнула. – И настроение такое, что… То ли плакать, то ли каяться… Не ко времени… – Даша замолчала, глядя прямо перед собой потерянно, тряхнула головой. – Была у меня в тех славных краях история… без продолжения. «Хороших нет вестей, дурные тут как тут – Анета влюблена…»[4] Только – кому дело до бедной девушки? Никому. И никогда. Такие дела. Не ко времени.
– Музыка, любовь и покаяние всегда не ко времени. Они – вне его.
– Музыка – это то, что возвышает, возносит… А ребенок будто жалуется кому-то. Тому, кто не способен его расслышать. И играет так, словно хочет высушить остатки слез обо всем, что не сбылось и уже не сбудется в его жизни… И обо всем несбывшемся в нашей. Это душу пустыней делает. И не остается ничего, кроме боли.
Даша встряхнула волосами, спросила:
– Служивых будем огорчать или как?
– Придется.
– Я тебя порадую. – Белова выложила на столик три красных удостоверения. – Госбезопасность. Тутошняя.
– У покойников реквизировала?
– Им больше не пригодятся. Липа, понятно, а все лучше, чем ничего. В ночном поезде темной ночкой – сойдет за гербовую. Двинули?
– Ага.
– Какой вагон?
– Седьмой.
Бригадирский вагон спал, как и все остальные, только начальник поезда озабоченно переговаривался по рации с машинистом.
– Что там, папаша? Чего стоим? – спросил я.
– Да машинисту чтой-то привиделось.
– Травы тут навалом. Видно, скучно стало рулить, вот и раздербанил косячок. Хорошо еще, к лесу не свернул.
– Не, он не такой. Серьезный. Просто какие-то хулиганы красный фонарь засветили. Обходческий. Он и стопорнулся: мало ли что. Доложил: на путях никого. Сейчас тронемся.
– Умом?
– А вы чего тут? Почему посреди ночи?
– Водочки бы… Мы с подругой в Москве как загрузились и вот – тока проснулись, нутро горит, освежиться бы.