Эй, а Маньяки?! Но двойняшки что-то не спешили доказывать свою принадлежность к человеческой расе, только усмехнулись криво.
Бедный мой братец. Совсем нервов не осталось. Или полное игнорирование, когда кто-то «тыкает пальцем» или злобное раздражение.
Маня тут же повисла на разозлённом Апокалипсисе, Даня тоже придержал друга:
— Ван, спокойно! Давай мы тебя лучше опохмелим, а?! А то у тебя наверняка голова ещё болит, мы же не спали всю ночь…
— Я же эльф! — ещё больше взъярился Ван. — У меня не только уши острые, но ещё и биохимия организма иная! Может мне в зоопарк сдаться, чтобы все проходящие пальцем тыкали?!
Не зная, что делать я растерянно смотрел на брата, чувствуя его злость, раздражение. Лучшее было — вообще не соваться под горячую руку.
— Простите… — пробормотала подавленная девчонка.
— Ван, хочешь орать — ори на меня, — пересилив себя, всё-таки вступился за людей. — Я-то к твоим воплям и психам давно привычный.
Меня окатило волной такой ярости, что даже коленки едва не подкосились. Ого. Да что это с ним?!
Ветер покачал головой и положил ладони на плечи светлого. Несколько мгновений эльф стоял с закрытыми глазами и черты его разгладились. Меня больше не било откатами его ярости.
— Спасибо, Ветер, — успокоившись, сказал он. — Мне уже легче.
Развернувшись, он ушёл в лагерь.
— Что с ним? — спросил я у Ветра.
— Тебе лучше знать, — ответил бог.
Может быть. Только мне сие действительно не известно! Разве что подозреваю его нелады с… хм… личной жизнью, в которую я не лезу.
— Извините, — повернулся я к людям. — Мой брат не любит излишнего внимания к своей персоне.
— Ничего, бывает, — рыжая девчонка грустно кивнула. — Мы не будем больше вам мешать.
Лодка уплыла. Стоя на берегу, я потянулся душой к брату, но наткнулся на стену глухого молчания. Не-е-е, пожалуй, я сейчас к нему не полезу, себе дороже. Двойняшки тоже вернулись в лагерь, обсыхать и вытираться. Не заморачиваясь особо, я натянул на себя мокрые джинсы с футболкой без рукавов. Высушился ставшим привычным за дни дикой жизни ритуальным жестом с парой слов, взглянул на бога. Тот стоял у моря и смотрел на восход. В глазах с алым отблеском снова поселилась глубокая печаль.
— О чём грустишь, Ветер? — снова попробовал я подбить свой клин под его тайны.
— О несбыточном, — ответил мне бог, не отрывая взгляда от горизонта.
Понятно, этого тоже лучше обойти пока. Но клинья потихоньку вбиваются, да, определённо…
Почесав в затылке и вспомнив чья сегодня очередь кашеварить, украдкой оглянулся по сторонам и спешно ретировался, выпустив крылья. Спину дёрнуло острой болью, прежде чем меня захватила эйфория полёта. Так я и летал на пределе скорости по кромке между небом, морем и землёй, особенно облюбовав один скалистый берег, пока желудок не потребовал компенсации утренним безумствам.