— Больно ты жесток, Ваньша! Не так уж сладко тем поэтам и живется! Вон недавно Марина Цветаева говорила, что из страны, в которой её стихи были нужны как хлеб, она попала в страну, где ни её, ни чьи-либо стихи никому не нужны!
— Говорить говорила, однако сбежала!.. Нет, Петруша, ты меня не переубедишь!
К горячей дискуссии спорщиков остальные врачи даже не прислушивались. Шульц с Подорожанским в глубоких креслах читали газеты. Сперанский, Фирсов и Верещагин оживленно беседовали не то о политике, не то об операциях на прямой кишке, но их оживление объяснялось не захватывающей темой, а непривычной обстановкой роскоши и спокойствия, что так отличалась от российской с постоянно висящим в воздухе запахом пороха и гулом надвигающейся грозы.
Здесь, среди мраморных колонн и зеркал, зеленых пальм и ослепительной формы обслуги можно было расслабиться, забыться, но сделать это они уже не могли. Настороженность, тревога, готовность к неприятным сюрпризам уже въелась в их кровь, как многолетняя ржавчина в днище старого корабля, ибо не может человек быть спокойным, сидя на вулкане.
Даже роскошные женщины вокруг, источающие тревожный запах какой-то стерильной чистоты, так похожей на чистоту операционной, и неизвестных терпких духов, казались ненастоящими, точно они — граждане революционной России — были непосредственными участниками синематографической фильмы.
Первым заметил спускавшуюся по лестнице Катерину Петруша, который, как ни казался увлеченным спором, глаз с неё не спускал, но подойти к красавице-переводчице первым ему все равно не удалось — все его товарищи устремились ей навстречу.
Они так и стояли гурьбой, мысленно восхищаясь и гордясь: ведь они привезли с собой эту богиню! Разве уступала она хоть в чем-то иностранным дивам? О, она была много лучше их, своя, советская, без каких-то там скрытых пороков! С нею можно было общаться открыто, не боясь, что она предаст, завербует или устроит прочую буржуйскую пакость. Бедные врачи, они уже не замечали, что насквозь отравлены шпиономанией, подозрительностью и сами выглядят инопланетянами рядом с другими, нормальными людьми…
Катерина таки заставила мужчин себя ждать, как она ни торопилась! Пока натянула фильдеперсовые чулки, пока справилась с застежками нового платья прежде это делал Дмитрий, — уложила косы, тронула помадой губы… Словом, поначалу к лестнице она почти бежала. Но, поставив ногу на ступеньку, глянула вниз и смутилась: все семеро её товарищей пристально и восторженно разглядывали её, будто именно они только что сотворили Катерину из подходящего куска плоти. Их немое обожание странным образом подействовало на молодую женщину, только что проклинавшую неустойчивые высокие каблуки, непривычные ковры и собственную то ли усталость, то ли волнение, вызвавшую у неё покачивание всего стана. Катерина вдруг выпрямила спину и с новой ленивой грацией стала медленно спускаться вниз. Спешащий рядом с ней какой-то иностранец остановился, будто запнувшись, и восхищенно прищелкнул языком: