и в сече бесчисленных битв
уже не хватает на свете
спасительных прежде молитв.
Я думаю: где же спасенье?
Где новая правда моя?
Неужто моё поколенье
не ступит на твердь бытия?
Смотрю на товарищей лица
и верю, наитьем влеком, —
сумеем мы всё же добиться
победы над злейшим врагом.
Пускай он покуда невидим,
начнем, очевидно, с себя:
мы слепо пока ненавидим;
живём, ослеплённо любя.
Чтоб стало всеобщим спасенье
в конце изнуривших невзгод,
поверь, и целебное зренье
во тьме суеверий спасёт.
Закончатся битвы и казни,
утонут в пучине веков;
и канут навеки рассказы
о сонмах зловещих врагов.
***
Текло за мгновеньем мгновенье,
за днями старательно дни
неслись, и досужее рвенье
вдруг сжало до точки огни.
На звёздном пороге Вселенной,
устав от былых антраша,
такою обыкновенной
вдруг зренью предстала душа.
Сложила старательно крылья,
надёжно упрятала речь.
Ей надобно стало усилья
для новой судьбы приберечь.
Чужие б не поняли люди,
насколько отрадно душе.
Она не мечтала о чуде,
ведь чудо случилось уже.
Когда, ослепительно ярок,
помимо премудрых наук,
был послан ей Божий подарок,
детёныш, глазастенький внук.
Лишь с ним она вольно играла,
ни слов не жалея, ни сил.
С ним, маленьким, радостно стало,
ведь он ей весь мир заменил.
Отметив его годовщину,
душа осознала ясней:
не мальчик, а взрослый мужчина
простится когда-нибудь с ней.
МУРАНОВО
Недавно я вгляделся заново,
смахнув сгустившийся елей:
не замуровано Мураново
в глуши лесов, в тиши полей.
Дойди к нему, и вмиг рассыплется
деяний новых череда,
и старой кладкой не насытится
восторг пришельца никогда.
Уходишь, истово досадуя
на невозможность здесь осесть,
сроднившись с древнею усадьбою
и получив благую весть.
Лесное, тёмное, дремучее
здесь в сторону отметено,
осталось только неминучее
рациональное зерно.
Ещё наступит время, —
вымахнет родной поэзии росток,
на каждом вдохе и на выдохе
сольются Запад и Восток.
Быть учится собой Евразия,
не отменив славянский ход,
а штатовское безобразие
находит гибельный исход.