этот жар, это головокружение, знаете ли, — как вдруг еще одно непредвиденное событие осложнило ситуацию и того больше. Старик Генри, наряженный для выхода (самого блистательного) в город, прогромыхал вниз по лестнице, исторгая свой устрашающий, трубный утренний кашель и сражаясь с тяжелой паркой…
— А вот и мы, шпана, а вот и мы.
Я вздохнул. Хорошенькое начало дня…
— Оп, а вот и мы. Сегодня мы на коне, ребята! Хм. Посмотрите на этот ласковый дождик. Отличный денек. Вот я и гляжу, что вам, похоже, без меня смыться не терпится.
Все поворотились от стола посмотреть на битву старика с паркой. Когда он развернулся, все увидели, что он избавился от гипса на руке…
— Генри, — говорит мне Вив. — Ох, Генри. — Она стоит у стола, хотела наложить Лиланду сосисок, а заместо этого кажет вилкой на мою руку. — Славно, — говорит. — Что ты с ним сделал?
— Да эта штуковина сама свалилась, пока я спал, если хочешь знать, — отвечаю. — И вот когда я услышал ваши разговорчики, я подумал: Генри, надо бы тебе смотаться к доктору вместе с Лиландом и поглядеть, не пора ль уж и с ноги эту фигню стащить. — Стучу костяшками об остатний гипс, чтоб предъявить его пустое звучание. — Слышь? Наверняка не скажу, но по-моему, чертова нога там вчистую выгнила. Поэтому я с вами, если никто особо не возражает.
— О'кей, — это Хэнк говорит. — Тогда поехали. Надо бы добраться до места к рассвету.
Джо Бен — тот в кузове пикапа едет, за струментом приглядывает. Хэнк за рулем. Рядышком — Лиланд, сидит, носом клюет с закрытыми зенками. Ну а я у дверцы сижу да костяной ногой своей вожу, чтоб поудобней пристроить эту дрянь. И по пути к новой деляне пытаюсь растолковать парням, чего им там ждать. Как могу, объясняю за ручную работу, то да се, что при таком дожде и ветре рубить только от большой нужды можно, но когда нужда есть и не обойти ее, надо смотреть в оба за скосом дождя да за налетающими порывами. Их издаля видать, по прогибу древесных макушек, будто какая огроменная птица на тебя летит. Смотреть в оба — а то и погибнуть недолго… Но самый зоркий глаз — за этой дрыной, когда она уже на земле, когда ворочаете ее, потому как если она поехать по склону надумает, то не всегда такая вежливая, чтоб повременить до «на старт — внимание — марш»… и надо как можно вернее прикинуть, куда и как ее поведет и что на пути, и тут уж мозги нужны!
— И большой личный опыт, наверно, ага?
— А то! И котелок варить должен.
Мой окаменелый батя втемяшил себе в голову, что ему позарез надо метнуться с нами в город, и ничто его не разубедит. В пути от все болтал и болтал, языком и левой рукой, скрюченной у груди. Лапка его была синей и тощей, больше походила на конечность зародыша, до срока извлеченного из утробы, чем на длань матерого старца. И всю дорогу до парка он ею помахивал и ворковал над ней на ободрительный, маршевый манер. Когда он касался каких-то особо волнующих рабочих моментов, эта рука приходила в неустанное шевеление. Я наблюдал ее зачаточные движения и думал, что сказать доктору в клинике…