— Ты чего такой суетной? — спросил он Рэя, приступившего к настройке инструмента. — Эй! Тедди наконец согласился отстегивать нам побольше?
— Неа. — Тынь-тынь-тынь.
— Весточка от дядюшки-толстосума? А? Или из Астории от Ронды Энн? Черт, если ты с ней…
— Ни-ни-ни-ни… — Тынь, тынь, тынь-тынь. — Крошка! От перемены погоды у тебя так струны скрючило, что ли? — Тэ-энь, тэ-энь.
Род завалился на бок и окунул газету в поток солнца, рушивший плотину пыльных штор. Вернулся к объявлениям.
— Если ты свои дрова строишь, чтоб вечером полабать, — можешь отрастить еще две руки и прихватить также бас. Потому что я с этим завязал. Достало… десять баксов за ночь, и никаких чаевых за месяц. Я так не играю — что и сказал Тедди.
Рэй оторвался от настройки, ухмыльнулся до ушей:
— Парень… Знаешь, как сделаем? Ты бери всю десятку, а я чаевыми обойдусь. Потому что… вот что значит верный, настоящий друг, вроде меня. Идет?
Ответа из-за газеты не последовало, но в молчании сквозила подозрительность.
— Так идет, о'кей? Потому что, скажу я тебе, Родерик… Потому что ты не держишь уши по ветру, а палец на пульсе. Потому что будет и чай, и кофе с шоколадом, и фарт стоит, и башли будут. Поезд следует до станции «Нэшвилл» [98] без остановок. Хо-хо! Не знаю, как ты, тухлый ты нытик, а я намерен сорвать большой куш. Громадный. Усек?
Пессимист за газетой хранил молчание, усекая лишь, что в последний раз, когда Рэй ворвался в номер отеля таким же окрыленным и радостным, этот придурок доехал на своем поезде не до станции «Нэшвилл», а до станции скорой помощи, вонючей и убогой больнички где-то на задворках Олбани, или Корвалиса, или где-то в той степи, со шлангом во весь свой лягушачий рот, до того заглотнувший горсть нембутала.
— Вставай, парень! — заорал Рэй. — Встряхнись. Бери свою машинку — и зададим жару. Хвост пистолетом, выйди из тени, спакуй свои проблемы в мусорный мешок… — Чэн-н: до. Чон-н. Фа-мажор, соль-септ, соль-мажор, — потому что, парень… — Чэн-н: снова до — и: — «Неба синь мне сияет… неба синь, сколько глаз хватает…» [99]
— Ну, на день-два… — из-за шуршащей газетной гряды повеяло холодным голосом, нагоняющим тоскливую облачность грядущего грозового фронта. — Один-два паршивых денька — и под каким, на хер, небом мы окажемся?
— Валяй-валяй! — Рэй усмехнулся. — Сиди и разлагайся под своей газетой. А этот парень, который перед тобой, будет сегодня в ударе, ажуре, лазури и глазури! Отсюда — и далее везде. И нынче ночью старая «Коряга» озарится радостью и ликованием, отвечаю. Потому что, друже, — чэнь-тинь-тинь