не по-детски воссияло… Эта блажь соскальзывает в разряд сна при открытых глазах. Я беру огромное стальное мочалище и мочалю все подряд почем зря. Остановиться — никак. Покончив с небушком, принимаюсь за бережочек. Потом город, потом горы. Пыхчу, потею, наяриваю, как ниггер! Отступаю на шаг, разглядываю свою работу: но почему-то все стало не ярче и ясней, а только тусклее. Будто цвета полиняли. Я хватаю мочалку и снова надраиваю, но когда заканчиваю — оно еще больше все выцвело. И на сей раз я бросаюсь работать уж по-настоящему оголтело. Тру все, этот мир, это небо, свои глаза, солнце, все, и наконец отваливаю, вымотанный вчистую. Смотрю — и оно яркое без дураков… яркое, как экран в кино, когда лента рвется, и ничего, кроме белого яркого света. Все остальное пропало. Я отбрасываю свою мочалку; неплохо оно иногда прояснять вещи, время от времени, но с чрезмерным усердием, дружок, можно этак
все нафиг стереть.)
В «Коряге» Мозгляк Стоукс сетует на свет, придвигая стул ближе к окну. Тедди наконец звонит миссис Карлсон, и она говорит — прости, сама слишком занята нынче, но пошлет свою дочку. Верзила Ньютон смотрит, как Лес Гибонс напивается и свирепеет, но у Ньютона серьезные сомнения в том, что эта большая губошлепствующая мартышка хоть когда-нибудь напьется или рассвирепеет до нужной кондиции. А толпа, томящаяся у похоронного бюро, внезапно разом оборачивается на чей-то шепот и видит, как из-за угла Нагамиш и Южной выкатывает желтый джип, едет к ним, наконец-то.
(На похороны явилось столько народу, что запарковаться пришлось за два квартала: все забито. «У Джо Бена глаза бы на лоб полезли, увидь он, каким популярным заделался в покойниках», — сказал я Вив. У меня и самого глаза маленько выкатились; я знал, что он из того сорта парней, которые нравятся всякому, кто хоть какое-то знакомство имеет, но я не подозревал, что у него столько знакомых. На пути от джипа я заметил, что даже газон перед заведением Лилиенталя, перед боковым крыльцом, «для родственников», заполонили темно-синие пиджаки и черные платья. Когда подошел ближе, увидел, что там и вся рабсила «ТЛВ» в сборе, и Флойд Ивенрайт при них — все стоят, беседуют почтительными голосами, и шмыгают по двое, по трое за здоровый черный «кадиллак»-катафалк, где можно запрокинуть свои фляжки-заначки, от бабских глаз подальше. А женщины большей частью стояли на ступеньках или внутри, трогали свои лица маленькими белыми платочками. Мужики горло мочили, бабы лица сушили. Все при деле, подумал я.
Они увидели нас с Вив, как мы к ним идем, и их жужжание затихло. Парни за «кадькой» по-шустрому спрятали свои бутылки и от наших глаз. Все на нас пялились, работая над лицами — такие наработанные мины увидишь на любых чертовых похоронах. Немножко улыбки,