Мозгляк Стоукс ждет, пока не пройдет вся процессия. Желает убедиться в том, что доктор на кладбище — и Хэнк тоже. Для старика-то путь неблизкий, от «Коряги» до клиники — для старого больного человека — и он не желает риска, не желает, совершив столь изнурительную экспедицию, получить от ворот поворот от какого-то сопляка-докторишки, которому так велели. Долгий путь. К тому же под дождем, — ворчит он, застегивая на тощей шее воротник длинного черного плаща. Под дождем, на холоде, и при моих-то слабых легких… О, на какие только жертвы не пойдет истинный христианин ради старого друга!
(А на кладбище дождь всерьез взялся за свое мокрое дело и размыл толпу до примерно трети от того, что было у Лилиенталя. Мы сгрудились вокруг ямы. Джоби хоронили рядом с его папашей, или, вернее, рядом с тем от его папаши, что удалось наскрести в хижине, где он сгинул. Для обоих — оскорбление достаточное, чтоб они все поле перепахали, в гробах ворочаясь. Почти что смешно. Если тот Судный день, с которым так носился Джо, все-таки настанет, подумал я, и эти двое вознесутся над кладбищем и обнаружат, что лежали так близко, — то-то пух да перья полетят, умри все живое! Джо всегда старался держаться как можно дальше от папаши, даже лицо перекроил, чтоб не походить на Бена Стэмпера; хуже не было для него напасти, чем вырасти в папочку, с тем же «безупречно-безнадежным таблом», как Джо его называл. Мне снова подумалось о том, как Лилиенталь починил мертвую физиономию Джо — зашпаклевал шрамы, разгладил ухмылку утюгом, — и мне захотелось открыть гроб и исправить-похерить все труды гробовщика. Смерть какая блажь, аж кулаки стиснул так, что всего заколотило; я весь напрягся, как трансформатор. И не затем, чтоб удержаться, а потому, что знал: не сделаю я этого. И я лишь стоял. Смотрел, как они налаживают перекладины, как опускают гроб — и все это время хрустел кулаками. Трясся и мечтал, чтоб они поскорее закидали землей этот ящик, чтоб он скрылся из виду. И лишь стоял.
Едва Джо похоронили, я взял Вив за руку и пошагал к выходу. Когда подошли к джипу, услышал чей-то вопль:
— Хэнк! Хэнки! — Флойд Ивенрайт; орал и махал мне из окна своего здоровенного «понтиака». — Залезай к нам со своей дамой. У нас тут полно места. Нечего тебе трястись до города в этом припадочном дырявом джипе. Энди его заберет, а ты прыгай в приличную машину… — Ивенрайт одарил меня зубастым оскалом старого одноклассника — и ждал. Это было открытое приглашение зарыть топор войны, и все персонажи прекрасно это понимали. Но мне почудилось некое глумление за его улыбкой. Он будто бы лыбился с тем смыслом, что, конечно, с неделю назад, старина Хэнк, я пытался угробить твою лесопилку и пустить все твои летние труды в свободное плаванье по реке. Но давай обратно дружиться… — Что скажешь, друг?