— А ты бы что сделал на моем месте?
— А я могу оказаться на твоем месте?
— Гипотетически.
— Если гипотетически, то не знаю. Гош, у меня очень тяжелый случай. Меня практически нечем искушать.
— Но если бы нашлось чем, ты бы согласился? В обмен на вечность в аду?
— Гош, меня на Небеса и так не пустят, даже на самолете.
— Значит, ты бы согласился?
— Возможно, — сказал он. — Но при условии, что твой демон извернулся бы и нашел способ меня соблазнить хоть чем-нибудь.
— Ясно, — сказал я.
— Но ты это только не принимай как руководство к действию, ладно?
— Не буду, — сказал я. — Ты когда в Москву?
— Вечером, думаю. Сразу после обеда. Или ужина. У меня же самолет свой, забыл?
— Забыл, — сказал я. — Ладно, увидимся.
— Понимаю, что не сильно тебе помог, но ты держи меня в курсе, лады?
— Буду держать, — сказал я и нажал на «отбой».
Прочистились мозги? По-моему, не очень. И Геныч, и священник сходились в одном: решай сам. Действительно, взваливать проблему принятия такого ответственного и судьбоносного решения на чужие плечи просто некорректно. И все же я позвонил Сереге, надеясь, что он позовет меня к себе и мы там все обсудим.
Телефон писателя был выключен. Потому что даже он, с его стоической ненавистью к средствам связи, вряд ли вытерпел бы более шестидесяти звонков в течение трех минут.
Я завел двигатель и поехал к нему домой.
Серега жил в квартире, доставшейся ему от родителей. Родители Сереги были академиками и еще при Союзе успели отхватить себе кусок жилья, которое после развала Союза получило звание элитного. В старом доме в центре города, с консьержем и лифтом, двери которого приходилось закрывать вручную.
— Вы куда? — спросил консьерж, едва я сумел справиться с тяжелой деревянной дверью подъезда.
— В сто девятую, — сказал я.
— Проходите.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
— Вы очень любезны.
— Желаю приятно провести день.
Я поднялся на шестой этаж по лестнице — не потому, что я слежу за своим здоровьем, а потому, что не доверяю лифтам, которые консервативны настолько, что не озаботились обзавестись автоматическими дверями, — и позвонил в дверь. По сути, я стоял и трезвонил около десяти минут, непрерывно терзая кнопку электрического звонка, а лишь потом мне открыли.
У Сереги явно было вдохновение. Он был в трусах, тапочках и сомбреро. Изо рта у него свисал потухший окурок, а дымящуюся сигарету он зажимал правой рукой.
— А, — сказал он. — Это ты. Чего надо?
— Поговорить.
— Гош, извини, — сказал он. — Некогда мне разговаривать. У меня роман на мази.
— Куда торопиться, — сказал я. — Работа писателя — самая медленная работа в мире.