Она остановилась. Костю сильно кольнуло в груди, а может, в больном ребре.
— Тебя — что? — поискал он ее глаза, но не смог поймать.
— Неважно. — Маша резко поднялась с дивана. — Сейчас уже неважно.
Она схватила кружки и подошла к кухонному столику, начала звенеть посудой.
У Кости внутри все переворачивалось.
Он со вздохом поднялся и сел на диван. «Детский сад какой-то, — сказал он себе. — Ну и ладно, ну и наплевать, раз ты сама так хочешь!»
— Что ж, если ты так считаешь… Я, пожалуй, пойду.
Она остановилась, бросила посуду, повернулась к нему.
— Ну да, иди, — вполголоса сказала она.
На мгновение ему почудилось, что глаза ее покрылись влажной пеленой, как тогда, в самую первую минуту, когда он задержал ее у обезглавленного Ленина. Но нет, это было всего лишь наваждение. Пустые, холодные глаза.
У двери он все же прикоснулся к ней. Положил руку на окаменевшую талию и, прикрыв веки, чтобы не смотреть, осторожно поцеловал ее в губы. Губы оказались каменными.
— Прости, если что не так. Когда вернусь, я обязательно зайду.
— Хорошо, заходи, — как-то равнодушно согласилась она, опустив взгляд.
Муконин вышел, дверь закрылась, щелкнул замок.
И с этим щелчком что-то в нем оборвалось, просквозило и осело.
Прощай, моя не начавшаяся любовь. И будь ты счастлива, за то что всколыхнула во мне чувства, которых я не хотел и не ждал! За то что напомнила мне о муках юности, помогла понять, что я еще не совсем закостенел, что и в сорок лет можно снова мечтательно взглянуть на звезды в черном небе! За то что я вернулся к жизни, почувствовал настоящую жизнь в этом черством и холодном городе, наивно назвавшем себя столицей! За то что ощутил кровь в своих жилах, настоящую горячую кровь, а не холодную сметану! За то что я, если вернусь живым, быть может, снова попытаю с тобой счастья, и тогда нам уже ничто не сможет помешать, и я сделаю все возможное, чтобы возродить тебя и вернуть тебе свет и тепло.
А пока прощай! Или до свидания.