Толян разливает бренди по рюмкам, а Евгения лишь удивляется себе. Прежде она ударилась бы в панику: остаться наедине с таким шалым мужиком, да ещё пить с ним! А теперь она почему-то уверена, что сможет быть хозяйкой положения…
— Ну, Жека, за твою смелость!
— Велика смелость — решиться на развод!
— Не скажи, многие хотели бы решиться, да боятся.
— К вам с Ниной это не относится!
— Ты так думаешь?.. Кстати, могла бы и допить. Тост за тебя подняли!
— На днях я попробовала допивать… Видел бы ты меня!
— Опьянил воздух свободы. И как ощущение после перебора?
— Не дай Бог! Наизнанку всю вывернуло!
— Тогда будем пить понемногу, но часто. Давай за то, чтобы не повторять старых ошибок.
— Хотелось бы…
— Сыграй что-нибудь! Сколько раз мы с тобой в компаниях были только однажды я слышал, как ты играла и пела.
— Почему-то Аркадию мое пение не нравилось.
— По-моему, ему и жить не нравилось!
— Не будем о нем, — она провела рукой по струнам. — Что пан желает послушать?
— Сыграть что-нибудь из Есенина.
— "Отговорила роща золотая". Пойдет?
— Пойдет. Это и моя любимая.
Он слушает молча. Притих, задумался и в эту минуту показался ей таким уязвимым…
— Ох, Женька, всю душу ты мне вывернула! До печенок достала!
Он наклоняется, чтобы поцеловать ей руку, но в последний момент передумывает, крепко хватает её за подбородок и целует в губы. Взасос. Она отталкивает его. Так, что Толян чудом удерживается на табуретке.
— Горячая! А чего толкаешься? Ты же мне отвечала!
— Не придумывай!
— Уж поверь. Равнодушных женщин я знаю. Их целуешь, будто снулую рыбу — в ответ никакого движения. А от тебя жар идет, как от печки. Как же ты столько лет с Аркадием жила? Вопрос снимается — дурацкий! Дедушка Крылов в таких случаях говорил: чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, куму, оборотиться?!
Он кладет руку ей на колено и пристально смотрит в глаза.
— Я тебя хочу!
— А я тебя — нет!
— И ты хочешь. Только ещё не знаешь. Тебя, как консервную банку вскрывать надо. И предварительно разогреть.
Он опять впивается в её губы и так сильно прижимает к стене, что она впечатывается в неё затылком. Гитара соскальзывает на пол.
— Пусти! — Евгения ежу испугалась. Она вовсе не хозяйка положения, как думала вначале.
— И не подумаю. Ищи дурака!
— Я позвоню твоей Нине и все расскажу.
— Давай, валяй! Ради такого случая на минуту я даже выпущу тебя из своих пылких объятий. Звони! Может, в ней что-нибудь проснется? Может, она вспомнит, что женщина?!
Рот его искривляется так, что блестит полоска зубов. Он разве что не хрипит.
— Восемнадцать лет! — стучит Толян кулаком по стене. — Восемнадцать лет я унижаюсь перед собственной женой, выпрашивая, как милостыню: Ниночка, снизойди! Я же человек! Мне бывает тяжело, неуютно, и я нуждаюсь в ласке, как любое разумное животное! Мне надоело искать сочувствия у случайных женщин!