— Да ты феминистка! — изумился Иванов. — Не ожидал! Между прочим, любая феминистка — рассадник моральной смуты. Смотри, у таких, как ты, Эфа, личная жизнь никогда не складывается. Думаешь, почему мы разошлись? Потому что ты подавляла мое внутреннее эго.
Я чуть было не стукнула по его внешнему эго. Видали! Пришел в чужой дом, наворачивает борщ, который я сварила на три дня (без учета голодного Иванова), добавляет в него рыночную сметану (купленную на мои деньги) и рассуждает о личной жизни женщины, которая не имеет к нему никакого отношения… Я уже собиралась разъяснить Иванову, почему его моя личная жизнь теперь не касается, как в спор вмешалась Клара:
— Ванечка, может, ну, ее, эту романтику? Жил ты здесь и дальше проживешь, — прошептала бабуля, схватившись за сердце. — Пропадешь ты в этой Канаде! Как же мы без тебя?
— У вас Эфа есть, — сказал, как отрезал: — Она обо всем позаботится. — А я не пропаду. Я еще вас к себе перевезу в огромный дом с окнами на море. А вот тебя, Эфка, не возьму.
— Да я и сама к тебе не поеду. Ты же жрешь как голодный крокодил: глотаешь все, что видишь и не пережевываешь. На тебя продуктов не напасешься. А ну, положь сметану, не для тебя куплена!
Иванов обиделся:
— Ведь мы же интеллигентные люди, расстались по-хорошему. А ты буянишь. — И затем виновато уточнил:
— Эфа, надеюсь, ты меня в аэропорт проводишь? Все-таки родину покидаю.
Конечно, я его проводила. Феминистка, как же! Дотащила на себе потертый чемодан со сломанной застежкой (зачем покупать новый, если этот еще вполне годится?); вручила пакет с домашними пирожками (будет, чем подкрепиться в дороге); пригладила взъерошенную шевелюру бывшего муженька и расчесала клочкастую бороду (вдруг таможня такого не пропустит, возись с ним потом!). Вокруг нас крутились сомнительные личности, которых Ванька представил как своих лучших друзей. Личности шуршали пакетами, совали Ваньке записки в карман и брали с него страшные клятвы, что как только его нога вступит на канадскую землю, он обязательно позвонит Семену Степанычу (Анне Кирилловне, Михал Петровичу и так далее). Меня оттеснили в сторону, так что за сценой расставания я наблюдала со стороны. С каким-то товарищем Ванька посекретничал минут десять, причем товарищ то и дело оглядывался на меня. Подозреваю, сколько гадостей бывший муженек наговорил про бывшую жену: мол, и готовить не умеет, и деревяшка в постели, и характер такой, что сразу вешайся. На прощанье Ванька склонился в шутовском поклоне (дескать, простите, люди добрые за все и не поминайте лихом), и отбыл в свою провинциальную Канаду, страну, где, по рассказам, очень синее небо, хотя с нашим его и не сравнить, впрочем, как и дожди, косы, разумеется…