– Ты меня не благодари, Огнеокая. – Шепот жаркий, нетерпеливый. А рук с шеи он так и не убрал. – Ты рассказывай давай.
– Что рассказывать? – Пусть бы не убирал, так ей спокойнее.
– Ладно, потом расскажешь. Время еще есть…
У него не только ладони тяжелые, он весь тяжелый. А железобетонный взгляд пошел трещинками: юркие золотистые змейки на сером фоне. Змейки светятся, гипнотизируют.
У них это однажды уже случилось. Второй раз должно быть не так страшно.
– Огневушка? – Железобетонной стены теперь нет: ни стены, ни трещинок.
– Да? – Дышать трудно, и голова кружится, но как-то приятно, по-особенному.
– Огневушка, это сейчас точно ты?
Смешной вопрос…
– Точно я.
– Ну и хорошо. – А дышать трудно из-за его губ: незнакомых и знакомых одновременно. – И смотри, чтобы больше никаких веревок… Я, знаешь ли, люблю в таком деле разнообразие. – И руки знакомые, и прикосновения. – А спину можешь поцарапать, так уж и быть…
Облака уже нет. Лунная девочка вся как на ладони. Это из-за амулета. Хорошо, что амулет на ней. Теперь той, другой, будет сложнее ему помешать. Зря он ей тогда поверил…
Молодость – самонадеянность – глупость. В прошлом у него было и первое, и второе, и третье. Всего в избытке. Тогда ему думалось, что это самый лучший вариант. И жертва казалась невеликой. А вот как вышло…
И ведь так некстати: времени мало, а разбираться придется со всем и сразу. Разумнее, конечно, подождать, когда луна пойдет на убыль и силы врага ослабнут, но промедление смертельно опасно.
Если бы хоть не мешали, не путались под ногами, как этот щенок, который сейчас с ней, с Лунной девочкой. Глупец, он считает, что сможет помочь, надеется, что его человеческих силенок хватит, чтобы справиться с врагом, сути которого он не понимает.
Как же тяжело. Он устал читать в людских душах, узнавать их мерзкие желания, следить, планировать, чувствовать чужую боль, словно свою собственную, противостоять силам, бороться с которыми едва ли возможно.
Уже скоро. Осталось узнать лишь самое главное. А чтобы узнать, надо уметь слушать чужими ушами…
Монгол – он сказал, что его можно так называть, – слушал очень внимательно. И взгляд его с каждым произнесенным Лией словом делался все непроницаемее. А она уже не могла остановиться, куталась в плед, дышала на озябшие ладони, рассказывала и с убийственной ясностью понимала, что поверить в такое невозможно. Она даже о мамином сумасшествии не умолчала – вынесла смертный приговор всему светлому, что между ними произошло.
Вот так, она ему все расскажет, и он уйдет. Обязательно уйдет. Губы уже почти не помнят вкус его поцелуев, а кожа почти забыла его прикосновения – спасительная амнезия.