Он запнулся, прерванный чьим-то протяжным мычанием, и удивленно оглянулся. На другом конце стола Кузя, поторопившись хлопнуть стопку с чистым спиртом, а теперь задыхался и размахивал руками в поисках заветной банки с рассолом, которую кто-то на его беду убрал в сторону. Евгений Михайлович улыбнулся, вслед за ним грянул смех остальных.
— Дайте ему скорее воды, бедолаге нашему, — покачал головой шеф. — Короче говоря, всем трудовых свершений, счастья и благополучия вашим семьям!
Он, не поморщившись, опрокинул стопочку и удалился восвояси вместе со свитой. Кузя же сидел расстроенный, красный, как варенный рак, вытирая платком навернувшиеся на глаза слезы. Вечером Миша даже позвонил ему, проведать, не спалил ли тот горло с непривычки. Но Кузя — парень крепкий, к вечеру уже и забыл о происшествии.
Выходной выдался холодным и дождливым. Моросил нудный мелкий дождь. Весеннее небо было затянуто серыми рваными тучами. Они встретились как всегда — под аркой между домами. Долго стояли, обнявшись. Их жизнь превратилась в череду выходных. В рабочие дни Лика по-прежнему направлялась после работы домой. Анатолий ничего не знал и даже не подозревал, у него в самом разгаре шли апробации тезисов его докторской, он настолько погрузился в эту суматоху, что, казалось, ничего не замечал вокруг. Какое-то время он возмущался, что Лика стала совершенно равнодушна к его персоне, и свекровь его накрутила, капая ежедневно, что за жена такая, совсем мужу внимания не уделяет, не помогает, занята своими никому не нужными переводами и семью совсем забросила. Лика лишь пожимала плечами. Ей было удивительно, что они только сейчас почувствовали, насколько она им чужая. Ей-то это стало ясно уже давно, просто все казалось таким размытым, нечетким, как рисунки на песке после дождя. Она не понимала, отчего ей было так грустно. И скучно. Именно скучно жить. А вот с Мишей стало все понятно. Сразу. Ее не волновали вопросы нравственности. О какой нравственности может идти речь, когда любишь? В такие моменты только любовь кажется правой. Только к ней прислушивается сердце. Толик — холодный, чужой. Миша — родной, теплый. Все просто, больше этого ей не нужны были объяснения. В начале января она сказала Анатолию, что хочет уехать к маме.
— Зачем? — удивился он.
— Но как же, ты же сам говорил, что после праздников я могу к ней съездить.
— И надолго собираешься?
— На дня три. А может на дольше. Тебе не кажется, что мы несколько выдохлись?
— В каком смысле?
— Не знаю, как объяснить… Ты спокойно можешь прожить без меня, а я — без тебя. Мы уже давно не вместе, тебе так не кажется?