Шорох кустарника над головой. Луч прожектора на миг выхватил из тьмы голые прутики ветки. Мария видела, как бегут по ветке прозрачные дождевые капли.
Не было сил подняться. Марию охватил страх: «Не выдержу… Но уже вырисовывался впереди силуэт того барака. Надо идти! Ведь ее ждут…
И вот она у заветной стены. Новая беда: окна слишком высоки. Ей не достать до них. Осмотревшись, Мария заметила штабель тесаных камней. Приподняла верхний. Он оказался не очень тяжелым. Мария перенесла его под самое широкое окно. Еще один. Еще. И вот уже можно заглянуть в окно. В окно, за которым ее мальчики. Дети ее подруг. Окно, за которым неизвестность… Руки не находили себе покоя.
Мария полезла на камни. Еще одно усилие – она заглянет в таинственный барак. Поднялась.
Ничего не видно. Хотя… Кажется, лежат на полу. Да, очертания тел… Мария всматривалась до боли в глазах, уперев лоб в холодное стекло.
И тут – сирена подъема. В комнате за окном вспыхивает свет. Отбрасывая серые одеяла, с матрасов поднимаются худые фигурки, одетые в полосатую рвань… Руки детей устремлены вперед и беспомощно ощупывают воздух…
– Боже мой! – вскрикнула Мария и упала без сознания.
***
«Рейхсфюреру СС Гиммлеру. Берлин. Эксперимент «Аненэрбе» завершен без видимых результатов. Опытный материал ликвидирован. Xайль Гитлер!»
***
Всю ночь напролет ждали подруги Марию. Никто не сомкнул глаз.
Потом, уже утром, ауфзеерка рассказала посмеиваясь:
– Ваша камарадин сошла с ума. Ее ведут к виселице, а она все кричит: «Они ослепили их!», «Они ослепили!»
***
Помните, как у Ахматовой?
Кто женщину эту оплакивать будет?
Не меньшей ли мнится она из утрат?
Лишь сердце моё никогда не забудет
Отдавшую жизнь за единственный взгляд.
Жизнь не утекает,
ибо смерть не трещина
Р. Тагор
Ты просишь написать, что сильнее всего запомнилось пережитого в аду, через который я прошел.
Прямо скажу: это трудно. Ведь написать надо так, чтобы мог понять человек, к счастью, ничего подобного не переживший.
И все же отвечаю.
Но прежде всего хочу рассказать, каким ты мне запомнился.
Виделись мы очень, очень давно. Помню, был жаркий летний день. Ты сидел посреди двора возле лужи, деловито лепил из грязи пирожки, аккуратно раскладывал их и сушил на солнце.
Кажется, на тебе не было лишней одежды. Трехлетний крепыш. Шалун и обжора. Коричневый и белозубый.
– Сашко! – сказал я. – Здравствуй, браток!
Ты не узнал меня и замахнулся одним из своих «пирожков».
– Сашко, разве ж можно – это ведь грязь!
– Хиба цэ грязь, – лукаво посмотрел ты на меня, – цэ ж глына!