Слоник из яшмы. По замкнутому кругу

Институт леса расположен под Москвой в поселке Строитель.

Не обязательно ехать в институт, можно было довольствоваться протоколом голицынской милиции и рапортом лейтенанта Климовой, но разные точки зрения на один и тот же предмет, как мне кажется, дают наиболее полное представление.

День был ясный, по-осеннему пахнувший арбузными корками. Сквозь молодые клены, окрашенные багрянцем, проглянула скульптура рабочего и колхозницы, за ней торжественные ворота выставки. Справа Яуза. Ростокино — старая Москва. Машина нырнула под мост железной дороги. После Мытищ левый поворот — один, другой, н вот асфальтированная площадь. Большое, довольно тяжелое здание в духе русского классического ампира.

В вестибюле шумно — идут государственные экзамены. Студенты снуют группами и в одиночку.

Положив в тарелку монету, я взял «За инженерные кадры» и, поднимаясь по лестнице, просмотрел газету института. Свидание было назначено в 202-й аудитории.

В комнате никого. Двухместные столы, кафедра, коричневая грифельная доска. Крупно на плакате написано:

Я взглянул на часы — без трех минут двенадцать. Что ж, подождем. Направляясь к окну, я услышал, как скрипнула дверь за спиной.

— Товарищ Никитин? — спросил вошедший и на мой кивок головой представился: — Жбанков.

Коренастый человек лет тридцати. Каштановые волосы подстрижены ежиком. Его светлые глаза смотрели на меня с плохо скрываемым любопытством, а энергичная линия рта застыла в выжидательной улыбке.

— Простите, что потревожил, у вас горячая пора экзаменов. Как-то не удовлетворяет сухой язык протокола. Прошу вас рассказать подробно, со всеми запомнившимися вам деталями всю голицынскую историю.

— Пожалуйста, — согласился он. — Вам не помешает, если, рассказывая, я буду ходить по аудитории?

— Нисколько.

Сев за стол, я открыл блокнот и приготовил шариковую ручку.

— Простите еще раз, что мельтешу у вас перед глазами — привычка, — улыбнулся Жбанков, шагая взад и вперед возле кафедры. — Как натуралиста, меня интересует проблема защиты леса с помощью рыжего муравья «формика руфа». За лето семья одного муравейника собирает несколько миллионов гусениц сосновой совки, непарного шелкопряда, монашенки… Я увлекся… — перебил он себя.

— Интересно все, что имеет отношение к вашей профессии.

— Сам я из Голицына, — продолжал Жбанков, — там живут родители, отец и сейчас работает на железной дороге. Отпуск я обычно провожу дома. В этом году, в подлеске возле Минского шоссе, я обнаружил муравейник и решил наблюдать его в течение недели. В начале июня, вооруженный бинокулярными очками, я сидел на раскладном стуле и наблюдал за муравьиной тропой. В течение часа фуражиры внесли в гнездо до полутора тысяч насекомых. Контрольное время истекло. Я стал записывать цифры и услышал тягучую меланхолическую музыку. На поляне прямо передо мной появился человек с транзисторным приемником в кожаном футляре на ремне. Что-то обличало в нем иностранца. Хорошо скрытый разросшейся бузиной, я наблюдал за ним. Его манера осматриваться, прислушиваться к окружающему выдавала настороженность. Мне даже показалось, что у него шевелятся уши. Некоторое время, выключив приемник, он вслушивался, затем медленно двинулся к сосновому пню с большим корневищем, сел, вынул губами из пачки сигарету и, щелкнув зажигалкой, прикурил. Дымил он молча, осматриваясь по сторонам. Не докурив, продавил сучком в земле ямку, сунул в нее окурок и затоптал ногой. Это особенно обострило мое внимание. Когда, пользуясь биноклем, я взглянул на незнакомца, в руках его был складной нож. Открыв отвертку, он вставил ее в зазор на пне и рывком повернул. На землю упала заслонка, прикрывавшая нишу. Он поднялся в рост, снова осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, достал из пня маленький сверток в черной бумаге. Затем вставил заслонку на место, убедился, что она плотно прикрыла паз, и положил сверток в футляр приемника.