И тут Гилл подумал, что его все это время беспокоила еще одна странная мысль.
– Так, – сказал он. – А объясни-ка ты мне, дружище Даон, откуда ты черпаешь знания о многом, что происходит внутри моей тайной службы?
Ответа ему не требовалось. Даон понял это и промолчал, вопрос был чисто риторическим. Гилл посмотрел на сыщика Эпсилона, тот встретил его взгляд абсолютно спокойно, без тени смущения или вины, и Гилл с пронизывающей ясностью понял, что как бы ни протекали дальнейшие события и что бы ни ждало впереди, миру и ему самому уже никогда не стать прежними. Наверное, это и есть зрелость – рушится мир, и на его место приходит другой, потом еще один приходит на смену в свой черед, и ты идешь сквозь это вечное разрушение и созидание.
– Прелестно, – сказал Гилл. – Все вокруг меня, оказывается, усердно служат кому-то другому: кто паршивцу Менестею, кто не до конца понятым идеям Нестора... Ну, а ты-то кому?
– Сам не знаю, – сказал сыщик Эпсилон. – Наверное, такому порядку вещей, который сделает невозможным новую Троянскую войну или убийство Геракла. Я ведь совсем молодым попал под Трою, Гилл.
Он замолчал. Вечерело. Над Афинами протянулась алая полоса заката, похожая на окровавленный кинжал. Мысли Гилла вошли в привычную колею: он думал, что следует немедленно перевернуть гору донесений, – несомненно, Анакреон утаивал многое из того, что должен был сообщать ему, и кое-какие ниточки, не дававшиеся до сих пор в руки, неминуемо завяжутся в узлы. Заговор, существование которого он мог лишь подозревать, несомненно был, и появление Нестора в Афинах означало, что занесенный над Тезеем меч со свистом рассекает осенний воздух, а времени, похоже, почти не остается.
– Подождите, я сейчас, – сказал он и поднялся.
Он вошел в дом, Лаис порывисто подалась ему навстречу, но некогда было ее успокаивать.
– Родная моя, – сказал он, изо всех сил стараясь не дать волю чувствам. – Только не перебивай, ладно? Времени совсем нет. В этом цилиндре моя жизнь и смерть. И не только моя. Спрячь. Я за ним приду, а если не приду, отдай тому, кто...
Он подумал. Кольцо, как и какая-либо другая вещь, не годились – их могли снять и с мертвого. А вот того, о чем они с Лаис говорили, не знал никто.
– Или отдай тому, кто скажет: «Гилл верил, что мир не черен». Все. Я пошел.
Он все же оглянулся на пороге. Такой он ее запомнил, такой она и встала перед ним в его самый последний миг – тоненькая, с полурассыпавшимся узлом волос, в сиянии щемящей нежности, тревога и боль в глазах, страшный цилиндр прижат к груди. Она ничего не сказала и не бросилась следом, Гилл был ей за это благодарен.