– Поднимите полотно, – сказал Гилл и отодвинулся, чтобы сандалией не коснуться края старого, замусоленного покрывала. Добавил брезгливо:
– Пора заменить, проследи-ка, Эвимант.
«Смерть, – подумал он, – а к смерти невозможно привыкнуть, даже сталкиваясь с ней чаще, чем это положено нормальным людям. Смерть всегда нелепа, бессмысленна, как всякое разрушение, противостоящее порядку, особенно если служишь как раз порядку».
Гилл подошел поближе, наклонился, заглянул в широко раскрытые глаза микенца. Он знал, что россказни о том, будто в глазах убитого навечно запечатлевается облик убийцы, – глупые байки, но все равно надеялся иногда.
Ничего, разумеется, не видно было в мертвых глазах, только отражение Гилла и колышущегося пламени. Да еще ярость застыла на лице. «Настоящий титан, – подумал Гилл, – неудивительно, что к нему побоялись подойти близко».
Гилл перешел к кентавру.
– Странно, что он не воняет, – сказал Эвимант.
– Что?
– Запах от него, как от обычного человека, – сказал Эвимант. Удивительно даже. Это же вонючие, грязные скоты.
– А ты часто с ними встречался? – рассеянно спросил Гилл, не оборачиваясь.
– Почти что и нет.
– Они такие же люди, как и мы.
– Эти-то твари? – хмыкнул Эвимант. – Полукони, полускоты.
Гилл выпрямился и уперся ему в лицо холодным, жестким взглядом. Эвимант попытался не отводить глаз, но это ему, конечно же, не удалось, и он опустил голову. У него было красивое, запоминающееся лицо, выражающее решимость и волю. Но Гилл Эвиманта почему-то терпеть не мог, и чем дальше, тем больше.
– Запомни, – сказал он тихо, – мы обязаны следить, чтобы законы защищали всех живущих в государстве – кентавров и фиванцев, хеттов и лапифов.
– Я все понимаю, – сказал Эвимант. – Мы обязаны. Только я никогда не поверю, что жителя Аттики можно уравнять с египтянином, а уж в особенности с кентавром. Конечно, матерью кентавров была богиня Нефела-Туча, но отцом-то – Иксион, нарушивший все законы, какие только существовали. Зря, что ли, он в Тартаре прикован к вечно крутящемуся огненному колесу? Да и Нефела, откровенно говоря...
– Ну да, – сказал Гилл. – Я был одним из лучших учеников в школе. «От отца кентавры унаследовали грубость, Жестокость, неблагодарность, страсть к насилию, от матери – легкомыслие, ветреную переменчивость». Откуда это?
– Классический труд «О происхождении кентавров».
– Ты тоже был способным учеником, – сказал Гилл.
Можно было сказать многое: что классические труды пишутся все же людьми, а не богами, что никто из смертных не видел вечно кружащегося в Аиде огненного колеса, что давно истлели кости тех, кто знал Иксиона. Но не следует говорить всего, что думаешь.